Кана. В поисках монстра
Шрифт:
Для усугубления итогового слова маэстро адвокатуры привлёк партитуру бескрайнего корпуса извлечений из канонических текстов и сопутствующего круга апокрифов, уложений Вселенских соборов, трудов отцов церкви, искусно перемежаемых с перлами отцов юриспруденции. Подобно единовременно выстроившимся в затылок заоблачным пикам Гималаев и Анд, Пиренеев и Альп, Карпат и Кавказа, Алтая, Памира, Тяньшаня, плато Путорана шеренгой воителей духа прошла перед лицами слушателей многомудрая гряда свидетельств, в коей верховодили четверо евангелистов; свидетель иерархии тверди Дионисий Ареопагит и Евсевий Памфилов, воедино разливший исток церковной истории; преподобные Сирины – великий возделыватель лоз поэзии и экзегезы Ефрем и Исаак,
Аргументами были приведены немотствующие доводы беднячка из Ассизи и начертанные – к некоим, вопросившим о питии – Зиновия Отенского.
Окружкой гряды было явлено богословие в красках безмолвного исихаста Андрея.
С одобрения судьи к итоговому протоколу заседания приобщено было также письмо, отправленное в адрес нашего Кандидата правителем государства Едесского Авгаром V, а также ответ, написанный данному правителю собственноручно нашим Кандидатом.
Начаток от власти, ныне наследуемый институцией президентства, мнится здесь принципиальным, особенно в свете диахронии и синхронии, абсциссы и ординаты, унификации и глобализации, прав и свобод, и в русле выше названного, ещё Флорским означенного (за что Иоахим и отгрёб по полной), снисходительного движения теократии по пути секуляризации, то бишь, демократизации институции власти.
Впоследствии эпистола властителю Едессы была использована при составлении письменного заявления нашего Кандидата в избирком, требуемого в обязательном порядке наряду с мед. справкой и другими бумагами. Совпадения с обугленной жемчужиной у Чёрного моря как раз неслучайны. Письмо хранилось как раз в рукописном отделе Одесского областного архива. Было найдено при раскопках в Корсуни, среди вещей, якобы принадлежавших Андрею Первозванному. Стоит заметить, что именно из Едессы берёт начало одиссея Обруса, длившаяся всю эру рыб и завершившаяся, по предварительным данным, на дне морском.
Факты, озвученные в суде доктором Хернанихом не без апломба, но с впечатляющей силой, воздействовали на присутствовавших в суде необоримо, особенно на женские органы зрения, коими, как известно, являются сердца представительниц слабого пола, столь чуткие, возможно, вследствие того, что они перекачивают кровь, содержащую иное, в отличие от мужчин, количество лейкоцитов.
Точно каменный град, обрушились на судей и взволнованную толпу вопиющие свидетельства и улики. Экзальтация достигла апогея, вызвав разброд и шатания, принудив представителей органов власти – чутких не столь – к мерам усмирения, однако, не в пример более мягким по сравнению с римским бичом. Люди взалкали истины, а, надо отметить, что председательствовала в суде женщина.
Совокупность упомянутых и прочих обстоятельств (в том числе, никем не предполагаемая глубина обморока секретаря суда) в некоторой степени задержала оглашение итогового решения, но, однако, не повлияла на безоговорочность окончательного предписания. Оно и стало основанием для регистрации нашего Кандидата в избиркоме.
Остался, он трудный самый, один только шаг. Воробьиный скок. Отдать голос. Конечно, не всем, но каждому. Тогда в первом туре, в дружном хоре-соборе всей твари, воспоётся осанна восторжествовавшему. Убедительная и безоговорочная, радостная глассолалия Аллилуйи. У меня на этот счёт ни капли сомнений, соответственно – ни крохи корма для пираний страха.
Вопрошал шукшинский Прокудин: «А есть ли он, вообще, в жизни?» – «Кто?» – «Праздник?» Всё равно, что, борясь с блевотворной нудотой, стёсывая резцы, до корки почти догрызть сорок тысяч клинописных табличек эпопеи «В поисках утраченного праздника» и – бац! – вдруг обнаружить: Апрель на пороге, явился, не запылился, но лёгок, лёгок на помине!
На камнях писались первые основные законы, высекая тем самым незыблемость, неподъёмность детоводных скрижалей.
Стращал дряхлый гимнописец, нарядившись в жандармский прикид Дяди Стёпы: «У-у-у!.. убудет с вас праздника непослушания!». Воистину: и дети будут господствовать!
Укрылся от света в прохладной тени собственных бейсболок-бровей прислужник десяти безбожных каганов, науськивал, чертил на песке своей костью-тростью: «В нашем детском саду без римского бича – никак!». Во саду ли, в огороде… Не ведал он, ветхий ночьми, покоривший и зло, и добро, что сроки пришли и все вышли. И закон отиде, благодать же и истина всю землю исполни. Или, всё-таки – форменное беззаконие?
Да только никакие это не сказки. Может, сказками всё это выглядит только для шестидесятников и к ним по сроку рождения и прочим причинам повременно примкнувших. Время было такое: Хрущёв – храмолом-кукурузник, де ла Серна-марксист, Леннон – no religions too [6] . Словом, по-хлебниковски: вместо веры простёрлась во все концы мера. В душах дух изнищал – тот, что исполни – выветрился в прободение, устроенное Юрием Алексеичем.
6
И религий тоже нет (англ.).
Но неисповедимы и нищие духом… И марксист-герильеро осуществился в «бедненького Че», наименьшим богатством своим, обретённым в Ла-Игуэрре, едва ли не превзойдя беднячка из Ассизи. Свой, знаете ли, «Форбс» наизнанку: скупые нищие.
Ведь недаром Николай Кузанский высчитывал, что абсолютный минимум равен абсолютному максимуму. Впрочем, что есть нищета, если молчание – золото?
А мне бы – попить и, потом, искупнуться. Бултых и – день тишины безъязыкий. Вот, мол: молва, Милуешты, молчание. Чаяние умной молитвы – удачной ловитвы. Ловцу человеков ли, рыбы? Попали в такой переплёт, что в русле сочится сусло. Не ведает старче, что в неводе – чудище. Ну и мудищев! Неуд!..
А знаете ли вы, что в нистрянских сёлах называют поминки праздником? Не суть, молдаван ты, или хохол, або москаль, или былгар, поляк, гагауз, или эллин, еврей, или Скиф. Никакое не сэрбэтоаре. По-русски именно: праздник.
Затея с походом принадлежала Ормо. На подручных тягловых микроавтобусах подняться до самой северной маковки Нистрении – каменской Грушки, и оттуда на маленьких плотах, вниз по реке, сквозь бури, дождь и грозы. По пути останавливаться в прибрежных сёлах, углубляться в глубь суши, в города заходить при крайней необходимости.
Днестровская гладь лениво лоснится в лучах солнца. Днестр остр, он сочится, как тук с жирных кусков, взятых от самой шеи земли, нанизанных на шампур русла и поставленных на мангал полдневного марева. Скользишь по зеленому телу воды, над разинутым зевом пучины, настолько глубоким, что видны красноватые блики адова пламени на стенках блестящих ненасытной, чудовищной глотки…
Согласитесь, заманчивая картина, рождающая, особенно натощак, слюноток и волнительную пустоту в животе. Ведь и прах, напоенный живительной влагой мысли, обретает силу гомункула. Так и выходка Ормо с водным походом наполнила нищие зноем облатки телес огородников прохладным муссоном Атлантики.