Канал имени Москвы
Шрифт:
Наверное, гусиная кожа давно разгладилась. Как и ушла эта хрипловатая сухость в горле. Осталось лишь слабое тревожное воспоминание. Где-то очень далеко, на самом краешке сознания. Еле уловимый неприятный зуд. Словно только что он заглянул куда-то, чтобы увидеть свою судьбу. Только это «куда-то» оказалось тёмным зеркалом, спрятанным в его душе.
4
Спустя ещё полчаса движения сквозь сплошное молоко начал ощущаться подъем, и туман вокруг них наконец несколько проредился. Хардов шёл вперёд ровным уверенным шагом,
«Неплохо она держится, — мелькнуло в голове у Фёдора. — А казалось, учитывая её… происхождение, будут сплошные капризы». Он слышал, что есть менее восприимчивые люди ко всему этому, есть более, но никто в Дубне толком не ведал, о чём речь. Только одни россказни были хуже других.
«Господи, — подумал Фёдор, — я словно попал в центр зловещей истории, страшилки из тех, что рассказывали в детстве на ночь». Но честно говоря, он толком не знал, как ко всему этому относиться. Единственное, что ему было известно наверняка, — он хотел, чтобы эта история продолжалась. Невзирая на то, что ему порой становилось страшно до тошноты. А совсем недавно, пока они шли по низине, обходя гиблые болота, он был уверен, что в тумане кто-то есть, совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки, и сейчас что-то холодное и скользкое коснётся его кожи, и…
— Вот это возвышение — единственное на много километров. — Хардов указывал на темнеющий в тумане с правой стороны пологий склон. — На топографических картах оно обозначено как высота 408. Мы же зовём его Лысый дозор. Там даже есть смотровая мачта. Обычно макушку раздувает. Можно выяснить время и ещё много чего.
— Хардов, — позвала Ева, — это курган?
— Смотря что понимать под курганом. — Гид задумчиво почесал покрытый щетиной подбородок. — Это часть естественного рельефа, и она нам поможет. Надеюсь, на канале всё ещё утро. Идёмте, наверху немного отдохнём и перекусим. Очень надеюсь, это можно будет считать завтраком.
— А у меня осталось полдюжины яблок. — Ева вглядывалась в пологий подъём, который становился всё более различимым. — От Сестры. Удивительно, как она их сохраняет, будто только с дерева. Витамины. Я думала, что нигде не умеют сохранять яблоки лучше, чем наши хозяйки в дубнинских подвалах.
«Нашла чему удивляться, — мелькнуло в голове у Фёдора. — Могла бы быть и повнимательней. Хардов говорил, что время там течёт по-другому. И вообще. А в Дубне яблоки сохраняют трудом и без всяких фокусов».
— Как вы думаете, отчего у неё яблоки такие свежие? — не унималась Ева.
— Не могу сказать, — ответил гид.
«Занятный ответ, — решил Фёдор. — Ведь „не могу“ — это может быть даже больше „не хочу“, чем „не знаю“».
Только сейчас до юноши дошло, что Хардов, так же как и он, вовсе не разделяет беззаботного настроя Евы. И на самом деле гид очень осторожен. Во всём, даже в ответах. И хоть гнетущая глухая тяжесть, что давила в заболоченных местах и на подступах к подъёму, вроде бы уменьшилась, Фёдор мечтал побыстрее выбраться из этих мест и оказаться на канале. Единственное, что приятно удивило, — это лёгкий ветерок, что стал ощущаться по мере подъёма. Воздух пришёл в движение, и возможно, верх кургана действительно раздует.
«Как интересно, — подумал Фёдор. — А на канале ветра нет совсем».
5
Хардов спрыгнул с нижней ступеньки дозорной мачты, и на лице его читалось рассеянное удивление. Прежде Фёдору ни разу не приходилось видеть у гида такого выражения, которое даже можно было бы принять за озадаченность.
— Это многое меняет, — задумчиво произнёс Хардов.
На высоте 408 их ждал первый крупный сюрприз. Прямо в макушку Лысого дозора оказалась вбита толстая деревянная мачта с перекладинами лестницы. Верх оборудовали похожей на корзинку площадкой, которую Хардов назвал марсом, и сейчас гид с неё слезал.
— Что, уже больше не утро? — улыбнулась Ева.
— Утро, — Хардов кивнул. — Вопрос в том, какого дня.
— В смысле?
Гид вздохнул и как-то странно повёл плечом:
— Когда мы вышли из Дубны несколько дней назад, луна стояла в третьей четверти.
— Ну да, я помню.
Хардов указал на дозорную мачту.
— Сейчас на небе лишь тоненький серпик.
— Я думала, вы определяете время по солнцу, — выказала лёгкое удивление Ева. Потом её взгляд застыл, а голос зазвучал глухо: — Как такое возможно?
— Вы сейчас видели месяц? — начал было Фёдор тоном всезнайки. — Такое бывает. Я тоже иногда утром…
И осёкся. Захлопал глазами, уставившись на гида:
— …утром…
Перевёл взгляд на Еву. Снова на гида.
— Что вы хотите сказать? — изумлённо выдавил Фёдор. И опять посмотрел на девушку, словно в поисках поддержки.
— Понял наконец? — усмехнулась Ева. — М-мда… Прошёл почти месяц. Или больше?
— Около того, — подтвердил Хардов. — Сейчас на канале утро. Где-то конца первой декады июня.
Повисло молчание. На жужжание шмеля никто не обратил внимания. Кроме Фёдора. Юноша вдруг попытался отогнать его взмахом руки и почему-то сказал:
— А у меня в июне день рождения. — Шмель не собирался ретироваться, и юноша махнул на него ещё раз. — Теперь я, наверно, пролетел. — Фёдор посмотрел на своих спутников и смущённо кашлянул. — Извините.
Хардов, что-то прикидывающий в уме, вскинул брови, но ничего не сказал.
— Близнецы, — хмыкнула Ева. — Так и знала, что ты Близнец. В общем-то, неудивительно.
— И это всё, что тебе неудивительно? — съязвил юноша.
— Вовсе нет! — Ева вспыхнула. — Хардов предупреждал насчёт времени у Сестры. Мог бы быть и повнимательней, — парировала она. — Правда, я думала, прошло не больше недели.
— А я и того меньше, — признался Фёдор.
— Даже пробовала считать…
— Ага… — А потом Фёдор покраснел и спросил: — Ты что, читаешь мысли?
— Да нет, по губам. — Ева опять хмыкнула. — Следи, особенно когда бубнишь что-то себе под нос.