Канал имени Москвы
Шрифт:
— Потому что не тебе одному бывает больно.
Хардов смотрел на неё, ни один мускул не дрогнул на его лице.
— Мне очень жаль, что так вышло. — Она горько развела руками. — Но это единственное, в чём ты можешь на меня положиться. Может, когда-нибудь окажется, что это не так уж и мало.
— Не хотелось бы дожить до того, чтоб пришлось полагаться на тебя, — сказал Хардов.
— Не зарекайся! — Она как-то неуловимо выпрямилась и больше уже не была похожа на побитую собаку. — Хардов, всё это бессмысленно… Я ведь не прошу у тебя твоего, я прошу своего. И всё равно… обязательно… Я ведь была совсем ребёнком, и она успела рассказать мне так мало.
— Её нет, — сказал
Она дёрнулась, как от пощёчины, а гид так до сих пор не знал, играет ли она. Затем она произнесла:
— Да, Лии нет. Лия умерла. И я тоскую по ней. Но даже ты не в состоянии у меня этого отнять. Прости. Как и того, что она открыла мне.
Она снова развела руками, но на сей раз острого привкуса горечи в этом жесте не было — только сожаление и понимание того, что разговор окончен. Всё же она позволила себе лёгкий прощальный кивок, прежде чем развернуться и направиться прочь.
Хардов смотрел ей вслед.
— Всё начать с чистого листа не удастся, Раз-Два-Сникерс, — надтреснуто произнёс он. — Всё потом возвращается.
Она приостановилась. Но оборачиваться не стала.
— Смотря как далеко уйти, — сказала она. И вышла из зала для гидов.
4
— Хардов! — позвал капитан Кальян. — Лодка на канале. Со стороны Дмитрова.
— Я знаю. — Он кивнул. И улыбнулся. Он уже заметил вдали эту небольшую, но явно дорогую прогулочную лодку с резными бортами и заметил рыжие волосы, правда, теперь они были значительно короче. — Это друзья. Я жду их.
А потом он вернулся к мыслям о Раз-Два-Сникерс. Удивительно, но она сдержала слово. В тот вечер она покинула Дубну. Хардов бы это почувствовал, но она действительно не крутилась рядом в последовавших событиях. Не пыталась выследить, когда он вёл Щедриных к памятнику Ленина, что было весьма благоразумно с её стороны, однако… Сидя сейчас на носу лодки и глядя на пробуждающийся канал, Хардов подумал, что очень много концов в этой истории не сходится. Раз-Два-Сникерс вызвала полицейскую лодку с командой и пулемётом, пустилась за ними в погоню и… прошла мимо… Что из этого следует? Да не так уж и мало. Во-первых, что она остаётся не только женщиной Шатуна и её авторитет по-прежнему неколебим (иначе не видать бы ей полицейской лодки), но и его лучшей охотницей, самой умной и самой опасной. Рассчитывать на то, что она вдруг «расклеится», поддавшись чувствам, было бы большой ошибкой. А во-вторых… Она всё же «расклеилась». Потому что явно затеяла что-то своё. Только дело тут вовсе не в чувствах. Она явно приняла какое-то взвешенное решение, очень неожиданное и очень личное. И из-за этого решения она теперь была вынуждена играть не с Хардовым, не с ним, а…
— С Шатуном? — удивлённо обронил гид.
Это была бы самая большая глупость с её стороны. Самая большая и смертельно опасная. Если только…
— Вполне возможно, — промолвил Хардов. Сплёл ладони, хрустнул костяшками пальцев.
Её поведение было бы большой глупостью, если только не принять во внимание один самый неожиданный, но самый важный мотив.
— Ты что, подруга, решила выйти из игры? — ещё более удивлённо произнёс Хардов. — Шатун окончательно сбрендил, так? И ты решила объявить занавес?
5
«Неужели я, как девчонка, всё ещё смущаюсь его? — подумала Рыжая Анна, отвечая на приветствие Хардова. — Ведь столько воды утекло».
Она удобно расположилась на корме, а близнецов посадила на вёсла, и сейчас обе команды принайтовывали лодки друг к другу. Её муж, Сергей Петрович, мог позволить себе содержать для Анны такую дорогую игрушку, как личная прогулочная лодка — совсем небольшая, однако построенная в очень престижной дубнинской мастерской. Он даже назвал её «Каприз Анны», но она настояла, чтобы осталось только первое слово. Милейший и добрейший человек Сергей Петрович. Но сейчас Рыжая Анна смотрела в выцветшие глаза Хардова и чувствовала, что её щёки заливает лёгкий румянец.
«Привет, Рыжая, давненько не виделись», — самые обычные слова. Зачем он только спросил, что она сделала со своими волосами? Потом похвалил, да ещё взял и коснулся их, вернее, почти коснулся:
— А вот этот завиток я помню. Как был, так и остался непослушным.
Она улыбнулась, а сама подумала: «Эх, Хардов, Хардов, не начинай лучше. Знал бы ты, сколько я всего помню».
Но вовсе не для того, чтобы ворошить прошлое, встретились две лодки на канале в столь ранний утренний час у северных предместий Дмитрова. Хардов подал Анне руку, и она перешла в их лодку. Близнецы, закутанные в фирменные плащи «Постоялого двора», — на канале было всё ещё достаточно свежо, — пока оставались на своих местах. Ваня-Подарок с любопытством разглядывал их, признав за земляков, те отвечали ему взаимностью, несколько смущённо улыбаясь.
Через какое-то время обе лодки разойдутся и двинутся в сторону Дмитрова. Вскоре более тихоходная лодка Рыжей Анны станет отставать. А прекрасно отдохнувшая, выспавшаяся за короткую ночь Ева будет думать, что она невольно оказалась свидетельницей странных вещей: с чего бы эта степенная, но всё ещё очень красивая женщина так разглядывала Фёдора? Первое, что она сделала, наулыбавшись с Хардовым, бросила на юношу короткий, но пристальный взгляд. Что-то спросила у Хардова, тот еле заметно кивнул. Потом ещё пару раз. Дамочка шикарная, тут и говорить не о чем. Помимо живого интереса было в её взгляде что-то ещё, что Ева не смогла сразу определить. Потом поняла: так обычно разглядывают того, о ком много слышал, но ни разу не видел. Интересно… Фёдор, поняв, что его разглядывают, улыбнулся дамочке в ответ, и Ева подумала, что всё же иногда он бывает несносным.
Дальше — больше. Ева не собиралась подслушивать, ей было неловко, но они, Хардов и Рыжая Анна, не особо сторонились, просто стояли у её каюты, и поэтому… В общем, просто Ева подошла чуть ближе.
— Тихон ожидал, что вы появитесь с месяц назад, — говорила Рыжая Анна, — а раз так всё закрутилось, срочно пришлось принимать новые решения.
— Ладно, — вздохнул Хардов. — Спасибо тебе, Рыжая, что откликнулась.
— Не благодари раньше времени, — усмехнулась она. И протянула гиду запечатанный конверт. — Вот, Тихон оставил. Передал для него. — И она снова отыскала взглядом Фёдора. — Это письмо от его… ну, родителей.
Хардов молча кивнул и спрятал конверт. Потом взглянул на Еву, с трудом изображавшую полную незаинтересованность:
— С Павлом Прокофьевичем всё в порядке. Тихон был у него недавно. Так что можешь не беспокоиться.
— Правда?! — обрадовалась Ева. И на время забыла о конверте.
Однако сейчас, пока ещё обе лодки оставались в поле зрения друг друга, Ева снова о нём вспомнила. Сейчас конверт ей показался даже более странным, чем пристальные взгляды шикарной рыжей дамы. Откуда Тихон знает о Фёдоре и его родителях? Как поняла Ева, юноша оказался на их лодке случайно. В поисках заработка был готов подрядиться куда угодно и никого, кроме капитана Кальяна, прежде не знал. Тот его и порекомендовал. А Хардов его пожалел — Фёдор вроде бы учинил в Дубне драку, и теперь его ищет водная полиция.