Канал
Шрифт:
Тридцать седьмой президент Соединенных Штатов Ричард Милхауз Никсон пристально посмотрел на своего помощника, вновь акцентировал внимание на его неспокойных руках и подумал, что еврейская солидарность — большая сила, но она же может превалировать над интересами страны… Хотя вряд ли это касается лично Генри, успокоил он себя, слишком искушенный политик… И большой интеллектуал. Но почему он так волнуется? Впрочем, ситуация действительно серьезная: в Индокитае сплошные проблемы — затяжная кампания во Вьетнаме, ввод наших войск в Камбоджу… А тут еще нарастание очередного Суэцкого кризиса.
…Никсон не любил евреев, и даже, будучи вице-президентом,
Генри Киссинджер ослабил тугой узел галстука и сел в машину. Водитель вопросительно посмотрел на него.
— Джонни, как ты относишься к евреям? — спросил Киссинджер, прекрасно понимая, что задавать подобный вопрос Джону, мулату из Бронкса, было совершенно бессмысленным.
— Нормально, — ответил Джонни. — Куда едем, мистер Генри?
— Домой, — сказал Киссинджер. — Чего-то я устал…
Который раз Генри Киссинджер вспоминал предыдущих президентов и невольно сравнивал их со своим нынешним шефом. Да, Ричард нерешителен и скромен, и даже не очень уверен в себе — совсем не похоже на президента! — все это импонирует в личном общении… Но надо отдавать ему должное — интуитивно дальновидный политик, чувствующий ситуацию… В перспективе… Надо будет при помощи Добрынина организовать его встречу с Брежневым, пусть порешают судьбы мира в связи с Ближним Востоком…
Москва отреагировала спокойно, после доклада маршала Гречко генсек Леонид Брежнев зажег сигарету, пыхнул ароматным дымком, посмотрел в упор на министра обороны, хмыкнул и сказал:
— Что ж, Андрей Антонович, поздравляю с первым израильским самолетом, сбитым нашими летчиками! Летчиков наградить! Как, кстати, их фамилии?
— Майор Костенко и капитан Вознесенский.
— Молодцы! Жаль, конечно, что не «Фантом», но, как говорится, лиха беда начало. И до хваленых «Фантомов» доберемся!
— Товарищ генеральный секретарь, — несколько удивленно сказал Гречко. — Получается, мы втягиваемся в войну с Соединенными Штатами?!
— Ну, ты, маршал, загнул! — сказал Брежнев. — Наш ядерный потенциал остановит любого противника, а Никсон завяз во Вьетнаме, полез в Камбоджу и вряд ли теперь напрямую вмешается в Суэцкий конфликт… А наши атомные подводные крейсера в Средиземном море? Это что — детские игрушки? Главное, считаю, не допустить расширения конфликта за пределы Ближнего Востока, а Насеру мы должны помогать. Иначе, какого хрена отправили туда целую дивизию ПВО? На пирамиды смотреть? Нет — воевать! И показать преимущества социалистической системы, в том числе в области создания лучших в мире образцов оружия и боевой техники. — Он задумался, нахмурив густые брови. Потом посмотрел на дымящуюся сигарету. — Вот зараза, врачи запретили, а бросить никак не могу! — Брежнев смачно затянулся и смял в пепельнице окурок. — Да, поговори с нашей разведкой: Ивашутиным и Сахаровским, и сделай выводы. Потом обсудим. Да, и распорядись, чтобы моряки были в боевой готовности к любым неожиданностям. На всякий случай.
— Есть, товарищ генеральный секретарь!
— Андрей Антонович, может, хватит этого чинопочитания? А? Делаете из меня живого бога!
— Не понял, Леонид Ильич!
— Да все ты понял, маршал! Кстати, давно не охотились вместе. Давай-ка смазывай ружье, а то сидим по кабинетам… Я сам тебе позвоню, Андрей Антонович! И что бы без этого протокольного: товарищ генеральный секретарь… Махнем в Завидово, кабана завалим, водочки выпьем на природе. Договорились?…
Брежнев окинул взглядом министра обороны, оценил его стройную фигуру и безупречную военную выправку, вспомнил, что маршал на три года моложе его, вздохнул и потянулся за сигаретой.
— Андрей Антонович, не забудь про Завидово! — сказал он вслед уходящему министру.
Тот остановился у двери и по-уставному повернулся кругом.
— Есть, товарищ генеральный секретарь!
— Да ладно! — махнул рукой Брежнев. — Вас, военных, не исправить: есть, так точно, никак нет…! Иди уж! А воевали-то в 18-й армии…
Ничего этого, кроме подлетного времени израильских самолетов к каналу, Полещук, разумеется, не мог знать. Не догадывались о столь серьезном развитии ситуации, чреватом конфликтом между двумя ядерными державами, и офицеры 6-й радиотехнической роты в Фаиде на берегу Большого Горького озера, 5-километровая сине-зеленая гладь которого отделяла их от вражеских позиций на Синае. Все они, зарывшись в каменистую землю, опасались лишь применения Хель Авиром противорадиолокационных ракет «Шрайк» и русских ракетных засад вблизи позиции роты.
После последнего налета с ослеплением радаров помехами израильтяне оставили роту в покое. Советник комбата подполковник Грушевский, выслушал короткий доклад Полещука, задал пару вопросов и разрешил ему выехать в Каир. "Проведай там Агеева, — сказал он, — хватит ему болеть, и вместе дуйте обратно! Обстановка, сам видишь, какая…"
"Странная все-таки эта война, — в который раз подумал Полещук. — Здесь бомбят и стреляют, высаживают десанты, гибнут люди, а в сотне километров отсюда — тишь-гладь и божья благодать… Ночные клубы, казино, шикарные магазины, американские и французские фильмы в кинотеатрах, люди на улицах… Вроде, и нет никакой войны поблизости…Да, батя в Великую Отечественную и думать не мог об отдыхе от войны…"
…Полещук расслабленно лежал рядом с Тэтой, зарывшись лицом в ее чудно пахнувшие волосы, его рука ласкала грудь девушки, потом чуть влажный живот и ниже… Левая рука, на которой покоилась голова Тэты, занемела, но не хотел ничего делать, чтобы не нарушить все то, о чем он мечтал долгие недели во сне и наяву. Тэта, почувствовал его прикосновения, подняла голову и сонным голосом спросила:
— Алекс, ты меня любишь? — И, не дожидаясь ответа, нашла его губы и нежно поцеловала.
— Да, родная, очень люблю, — ответил Полещук, проводя рукой по бархатистой коже гречанки, ее груди, животу, бедрам. И она почувствовала его желание…
— Ты такой ненасытный, Алекс, — сказала Тэта, целуя Полещука в плечо. — Ну, не надо! Давай поспим немножко!
Она взяла его руку и стала целовать. Полещук еще больше возбудился.
— Тэта, я тебя хочу!
— И я, — ответила девушка. — А еще я очень хочу спать! Мне же завтра лететь в Афины!..
— А мне — на канал…
— Бедненький мой Алекс, — прошептала Тэта. — Мой любимый русский Schuka!..