Канарский грипп
Шрифт:
Его душила нестерпимо чужая тоска, ностальгия…
— Укачало, что ли? — расслышал он сквозь звон в ушах удивленно-сонный басок позади.
…Ностальгия, похожая просто на тошноту, когда тебя укачивает на дороге или на море… когда сам уже не хочешь никакой дороги и никакого движения, но ничего не можешь с собой и своей судьбой поделать.
И внезапно во тьме он наитием различил узкий прямой проход в подземелье.
Лабиринт?!
Так же внезапно ему полегчало… бездна заполнилась… вдруг вся вместилась в его душу.
Все прошло.
Еще не убирая руку,
Он отчаянно оттолкнул от себя чужую, железную опору, нашел силы сделать шаг — и убрал руку с глаз.
Почти все на свете изменилось.
Пропали все тихие и вечерами таинственные леса, которые Пауль Риттер так любил. Усадьба осталась на голом месте, а рядом с ней появилась обнесенная грозной бетонной стеной зона, где за плотной мешаниной тополей виднелись матово-серебристые цистерны и грубый, удавоподобный узор труб. На другой стороне света появилось серое стадо панельных пятиэтажек какого-то поселка.
Ныне как-то маскировочно, в хаки, выкрашенный родовой дом Риттеров тоже был обнесен тюремно-бетонной стеною.
Если бы все на свете осталось неизменным, то с ним, Александром Бряновым, наверно, случилось бы худшее: он бы исчез, а остался бы один Пауль Риттер, его тень на чужой дороге и в чужом мире…
Бетонные стены и опустошенная земля оказались спасительной опорой для Александра Брянова.
«Вот и пусть будет так, — успокоил он себя. — Вот и хорошо. Всяк кулик на своем болоте велик».
Он осмелился еще раз закрыть глаза.
Совсем уже взрослый Сан Саныч в своей черной «косухе»… улыбающаяся Наталья… отец на велосипеде… его, Саши Брянова-старшего, матушка, сидящая в кресле перед телевизором… голубоватый отсвет черно-белого экрана на ее лице…
Вот как будто и все… и ничего больше… и какой-то огромный провал в памяти… во всей судьбе… а что провалилось — не видно, не ясно.
«Ничего. Хватит того, что есть… — подумал-прошептал Брянов. — Мне пока хватит».
Откуда же вылез этот подземный лабиринт?
Брянов напряг чужую память.
Узкий темный ход… свеча… сырые, мерцающие стены… совершенно прямой ход… никаких поворотов…
Это здесь! Никакие не Канары! Лисовое!
Он открыл глаза.
Бетонные стены… бетонные стены…
А вот там — маленькая полуразвалившаяся часовня. Только она и осталась на свободе среди опустошенной, перепаханной земли.
Тогда… очень давно — он боялся. Отец шел позади него со свечой, подталкивал его в спину… и потом они поднялись наверх… отец отодвигал какой-то засов и кряхтел, когда отваливал крышку. Они выбрались из-под земли и очутились среди стен… Потом они вышли — и он был поражен чудом: они были в доме, а теперь вышли из маленькой часовенки, стоявшей посреди рощи.
Он вспомнил. Отец рассказывал, что ход под землей прорыли давно, когда узнали, что на Москву со своей огромной армией движется Наполеон Бонапарт.
Он,
Судьба как будто подчинилась ему… Им обоим.
— Подвезите меня поближе к часовне, — попросил и приказал он. — Там есть проселочная дорога, видите? Кусты… Там меня и ждите. Если до часу дня не появлюсь, уезжайте. Дальше — мои личные трудности.
Первые опасения оказались излишними.
Войдя в стены часовни, он сразу определил, где в начале века они вылезали с Риттером-старшим из-под земли.
Монтажная лопатка, позаимствованная у «своих», тоже сразу пригодилась. Он расковырял щелку, поддел плиту и без особого труда открыл темный лаз, удивившись, как еще сюда не добралась — а может, и добралась — местная ребятня.
Он спустился вниз по ступенькам, задвинул за собой крышку и полной грудью вдохнул могильную сырость.
«Полдела сделано. Осталось у кого-нибудь спросить, где тут речка», — подумал он и чиркнул колесиком зажигалки.
На этот раз путь показался ему слишком коротким. Наткнувшись на подъем, усыпанный кирпичными осколками, он даже поначалу испугался, а не произошел ли тут завал.
Просвет наверху тоже напугал его. Как Александр Брянов он рассчитывал на вторую крышку и не сразу внял детским воспоминаниям своего незримого проводника. Он стукнулся теменем об кирпичную кладку — и только тогда вспомнил, что выйдет в одну из комнат флигеля прямиком из камина.
Он поспешил погасить огонек, достал из кармана одолженный Марком Модинцевым газовый пистолет и по-разбойничьи выглянул наружу.
Комната был нежилой, холодной, в ремонтном развале, полной досок, кирпичей, нагромождений арматуры.
Брянов, пригибаясь, выбрался из камина, осмотрелся по сторонам.
К его удивлению, ближайшая дверь оказалась подозрительно податливой и даже совсем нескрипучей.
За ней виднелся короткий коридорчик, кончавшийся поворотом налево.
Брянов добрался до поворота, заглянул за угол.
В доме тоже все изменилось — на пользу Брянову. Никакой тягостной ностальгии не возникло в казенном, больничном коридоре. По воле экспроприаторов и любителей бетонных оград здесь была проведена сокрушительная перепланировка и появилось много уютных и светлых палат.
Коридор был безлюден. Вообще все здание казалось необитаемым, так что Брянов испугался в третий раз, уже из-за другого: а вдруг он опоздал, больных перевели в иное место, а здесь просто начинается капитальный ремонт…
Опытным глазом он определил: на этом, ближнем конце коридора по обеим сторонам расположены палаты, дальше — сестринский пост, а за ним скорее всего врачебные кабинеты.
Он оставил у камина куртку, оправил слегка помявшиеся полы белого докторского халата, водрузил на голову докторскую шапочку — приобрел все необходимое для дела еще накануне — и, опустив руку с пистолетом в карман, решительно вышел в коридор — будто на самый обычный, плановый обход больных.