Канашкин В. Азъ-Есмь
Шрифт:
Безусловно, поименованные персоналии разноплановы, разновелики, предельно несопоставимы. И, тем не менее, у них, в контексте «сошки, несвободной от комплексов», есть нечто общее, как бы полуподвальное - растворенность в воцарившемся страхе и неудержимая страсть к комфорту. Больше того - сознательно-бессознательная готовность разлагаться, менять свое фортификационное обличье и дальше...
4.
...Как известно, Ницше науку называл «предрассудком». Ницше так утверждал потому, что все, особенно в гуманитарной области, ему представлялось вытертым, склонным к лукавому обессмысливанию и казалось необоримым препятствием для свободного кровообращения. Если нынешнюю филологическую науку «снять» с поверхности наблюдаемой нами ученой особи,
Среди всех поразительных впечатлений, которые Владимир Чередниченко не оставляет, а насаждает, выступает его испытание окружающих на предмет научно-теоретической оснащенности. Он никем не пренебрегает, а внимает в ожидании - пассивно-требовательном, участливо-взыскующем. И это образует пространство-паузу - напряженно-удушливую и почтительно-игровую.
Когда он пребывает в своей сфере и буквально щелкает один вопрос за другим, от него исходит только его присутствие. Заполнить это само-наличие целиком, он, несмотря на колоссальные усилия, не в состоянии, ибо, погруженный в самого себя, затормаживается, как бы застывает в самоповторах. Сколько-нибудь разрешимыми поставленные задачи он не делает, а остается условно выдержанным и важным. И в этой важности - не всегда значительным, будто что-то укрывающим в неопределенности или временной чересполосице.
То, что его поведение, обусловленное его учеными дефинициями, - Личина, некая Благопристойная Маска, адекватная заявляемому Лику, всем очевидно изначально. И потому, общаясь с ним, каждый думает о том, как себя повести, чтобы эту маску приподнять. Приблизиться к обладателю архи-синергетического ядра. Пищу он принимает за своим столиком отстраненно, заставляя проникаться скромностью его съестной снеди и легко угадываемой домашней аскезы. Старательно пережевывая и запивая неторопливо, с публично-зримой соразмеренностью, он, подобно эху, пророчествующему в отсутствии времени, оповещает: никакого сколько-нибудь значимого смысла в его искусных маневрах и манерах пока нет. А проработка «неблошиных истин» - теоретико-гипотетическое предстоящее.
Не верхогляд, не прохиндей со связями, не профанатор-интеллектуал, а сдержанно-невзрачный и неугомонно-побудительный анахорет, играющий в науку по своим эксклюзивным правилам, свидетель текущего трагифарса, насквозь воображаемый и до жути суперреальный, Владимир Ильич Чередниченко - отражение сегодняшнего маргинально-депрессивного отражения. Наше проворно-смятенное и обреченное мельтешение. Сделавший ставку на развитие того, что развиваться не может, он неустанно открывает врата в научные чертоги. И тут же, как бы соскальзывая в накрученную им на самого себя исключительность, предупреждает: «Моя научно-методологическая Формация перед вами, только нужен сведущий ключ, чтобы сюда войти». Та особая атмосфера, что липко, густо, неощутимо при этом возникает, тут же поглощает, сводит на нет пробивающуюся было ясность. И превращает ее в заструктуренный непропуск, непроизвольную регрессию, перекодированное ни то, ни се, «смердящее впустую»...
5.
У Владимира Чередниченко на этапе текущих поп-перемен возникла тема культовой постановки. То есть синтеза «пития», «развлечения» и «оттяжки». Этому акту «веселого водоворота», в котором личность растворяется, а желания неизменно обманываются, он посвятил две последние работы - «Философия тоста» и «Философия гола» («Кубань», 2010, № 1-2). Они по-своему замечательны, ибо движутся к семантическому минимализму. По ним можно наблюдать
нашим сегодня.
Тост - это пляска между яиц, а гол - вопль козлогового Максима Галкина, несущийся из нижних оборок инцестуозно-формалиновой Аллы Борисовны. Владимир Чередниченко, тем не менее, воспринимает эти «мессиджи» почти «хорошо». И не выпуская из виду строгие научные рамки, размышляет над ритуалами тоста и гола как доктринер, углубленный в зрелищность и релаксацию. В его концепте нет «табу» и нет «конца». Он структурирует «нарциссизм», «головоногий драйв», буйство тщедушно-скоморошьего «человеческого суперстада». И в этом ремейке архаического множества, как бы «схватившись» со своим постакадемическим отражением, блистательно выигрывает по очкам.
«Я сею мозг…» (Кубанский постмодернизм) *
Я не ученый. Не ваятель.
Не балетмейстер. Не шахтер.
Я не крутой. Не обыватель.
Я не убийца. И не вор.
Не гомосек. Не извращенец.
Не сутенер. Не мазохист.
Не диссидент. Не отщепенец.
Не конформист. Не коммунист.
Я не еврей. Не пофигенец.
И не торговец анашой.
Я просто «новый Карфагенец».
АЗОРИС - хоть и небольшой.
Эти строки, увидевшие свет в одном из первых выпусков журнала «Новый Карфаген», сегодня, десятилетие спустя, настойчиво просятся в качестве эпиграфа к кубанскому постмодерну, который на фоне общего культурного «разбавления» отчетливо претендует на вполне самостоятельный статус. Определение АЗОРИС в контексте «Нового Карфагена» и книжной серии «Голоса молодых» - не просто слово, состоящее из сочетания звуков, а интеллектуально-энергетический импульс, разумная и духовная Система, точнее, Космос, объединяющий все сущее Светом бога Ра (Солнца). «Зреть», «Взор», «Зорить», сливаясь воедино, согласно Сергею Рою, автору вышеприведенных строк, свидетельствуют: в этом мире никакой тьмы нет, а та, что есть, заключается в человеке. И высвобождение из этой тьмы - важнейшая составляющая АЗОРИС.
«Я сорвал с тайны звука седьмую печать: словом „Свет» буду мир освещать...» - декларирует «Новый Карфаген». «На заветную песню души отзовись. Да святится твой путь АЗОРИС...» - вторят ему «Голоса молодых». Журнал «Новый Карфаген» редактирует Валерий Симонович, а «Голоса молодых» Валерий Кузнецов, люди, поглощенные виртуально-информационным пространством Интернета и выше всех экстра-рыночных принципов ставящие девиз из «Портрета Дориана Грея»: «Быть сегодня естественным - это поза, и самая ненавистная людям поза».
Если сделать попытку дать предельно краткое определение «Новому Карфагену» и книжной серии «Голоса молодых», то можно будет сказать: «независимый» журнал и «независимая» книжная серия - это упоенная безобразием жизни конформистская фронда, где стихи и проза собственного сочинения перемежаются с репликами из Булгакова, строками из Мандельштама, сентенциями из Серебряного века и недавно погребенного диссидентского прошлого. А реальное и выдуманное, меняясь местами, стреляет то патриотизмом, то антифашизмом, то русофобией и преисполнено осанной сексу, водке, зоне, малине, «дну жизни» вообще. Иначе говоря, фронда столь же кочующе-декоративная, сколь и психоделическая: с криком, надрывом, ужасом исчезновения и песнопением брезжащему «солнечному лучу».
Бренд Валерия Симановича - его анти-шекспировский итог в стихотворении «Анти-Шекспир». В нем он прорицает: «Людей, которых гордость разделяла, объединили алчность и порок». Вообще, погружаясь в стихотворно-повествовательный поток как «Нового Карфагена», так и сериала «Голоса молодых», каких-либо следов сугубо конкретной жизни с ее «зияющими дырами» не находишь. А находишь житейские псевдо-тупики, срывы, и коловращения в таком безотчетно-глагольном формате: «выпил», «сел», «встал», «закурил», «налил», «врезал», «откинулся», «опростался», «загнулся» и т.д. и т.п.