Кандагарский излом

Витич Райдо

Лялька…

В эту минуту я уже не видела темных полос леса по обеим сторонам дороги — я видела свою жизнь, такую же темную, такую же безликую и, возможно, не пустую, но ничем не проявившую своего потенциала.

Лялечка. Единственное пятнышко света, тепла и любви. Я отдала ей всю себя, по дням, по крохам разбитых иллюзий собирая утерянное и возлагая к ее постаменту. Не для благодарности или ответных проявлений любви. Для себя. Она спасла меня и тем отплатила сторицей, заранее, еще до того, как осознала себя кем-то. Она выдала мне кредит на жизнь, на право жить, и сколько я ни пыталась его погасить — не смогла.

Мне уже виделась ее красная шапочка с огромным бомбоном, звонкий смех, лыжня, вьющая петли меж сосен, и слепящий сверкающе-белый снег. Моей девочке было шесть, и она стояла на лыжах лучше, чем я. Она веселей смеялась, раскованней держалась, она не прятала за улыбку ложь, за ложь насмешку, за насмешку — ненависть, за ненависть — обиду. Она была открыта и чиста в своих делах, словах, взглядах. И пусть она всегда будет такой же — не согнется и не сломается. Пусть останется такой же яркой, честной и сильной. Пусть всегда смеется и никогда не плачет…

Кажется, я прощаюсь с ней. Мне искренне жаль, но где-то в глубине души я даже рада подобной развязке. Лучше сейчас, когда она в Питере. Лучше пока я прямо хожу, а не шаркаю ногами, или того хуже — не лежу прикованная к постели. Сейчас, пока не обременяю своим старческим маразмом, как цепями, ее жизнь и будущее. Пока помнит свою мать молодой, улыбающейся, сильной.

— Как сердце? — решил напомнить о себе мужчина.

— Не поверите: прошло.

— Не поверишь — верю! Сердце у тебя — как мотор у джипа.

— Вы врач или ясновидящий?

— В одном лице.

— В недурственном, нужно заметить.

— Пытаешься флиртовать? Не стоит… — усмехнулся.

Я бы назвала эту усмешку мстительной, но для мести нужно иметь личную антипатию и вескую причину, а ее я не видела. Хотя… мужчина напоминал мне человека из далекого-далека — глазами. Они единственные выдавали в нем человека жесткой профессии, который сумел сохранить какие-то принципы.

Глупо, конечно, звучит. Еще глупее верить в то, что думаешь. Но мне много лет. Намного больше, чем по паспорту. Мне — век, эпоха, ледниковый период, и я верю во все, в самый бредовый бред, и не верю в самую правдивую правду. И не могу ошибиться, даже когда сильно хочу: старость — не только маразм, старость — опыт, знания, избавление от иллюзий. Личность, обнаженная, как в юности, но уже не привлекающая своей наготой, а отталкивающая.

Наша старость — в умах, глазах, делах. И молодость — там же.

Тот, кто сидел рядом со мной, был подтянут, ухожен и крепок. Тридцать пять — максимум. А, может, на пару лет моложе, но не больше. По паспорту, по внешнему виду: гладкому лицу, эластичной коже.

Но глаза его были старыми, и в этом наш возраст был равен. Мы оба были мастодонтами, застывшими на разных берегах реки, и оба не видели переправы и не искали ее, потому что обоим было, в общем-то, плевать на нее, как давно было плевать на себя. Мы еще существовали, но уже не жили. В мертвом теле стучало мертвое сердце, мертвый ум рождал мертвые мысли. И мир вокруг нас был мертв — серые краски, унылые тона, бред туч, чушь вязнущих на зубах слов, труха земли под ногами.

— Сколько вам лет? — спросила я.

— Зачем тебе?

— У вас глаза… убитого человека.

— Ты психолог?

— Нет. Вообще-то, я реставратор, но реставрировать в нашей галерее тире музее нечего, и я выполняю работу дежурной по залу. Пью чай, читаю газеты и внимательно слежу, чтоб какой-нибудь очень юный любитель живописи не получил шедевром по лбу.

— Мы с тобой похожи. Ты спасаешь жизни, я их забираю.

Я покосилась на него:

— Оригинальная концепция. Последний заказ?

— Надеюсь.

— Тогда, может, не стоит далеко ехать? Остановите здесь, и час вашей свободы приблизится.

— Ты торопишься? — Кажется, я его заинтересовала. Любопытный субъект.

— Вы знаете ответ, он не отличается оригинальностью — нет.

— Тогда не станем множить банальности и пойдем другим путем — не будем торопиться.

— Вот как?… Мне нравится ваше предложение. Может, тогда пойдем еще дальше и поженимся? А что? Такого точно никто б не совершил. Потрясем общественность и друг друга. Серьезно.

— Сватаешься?

Голос, какой у него голос! Грубоватый, глуховатый. Напоминающий, назидающий.

— Предлагаю взаимовыгодную сделку. Вы молоды, профессия у вас… маетная. Устаете, а ровесницы вряд ли поймут, примут. А я готова молчать, верно ждать с задания…

— А ты можешь?

Пошли намеки? Он что, ревнует? Действительно следил?

— Могу, я почти декабристка. Буду варить вам борщи, приносить теплые тапочки и терпеливо выслушивать ваши жалобы на капризного заказчика и хлопотного клиента. На бессонные ночи, сбой прицела, тупой нож, гнилую удавку, отсутствие кирпича под рукой.

— У тебя скудная фантазия.

— Да, — вздохнула. — Я не совершенна. Но и вы, по чести сказать и без обид, — тоже.

— Поясни.

— Ошибку за ошибкой допускаете. Сначала промахнулись, потом ждали чего-то — то ли милиции на свою голову, то ли взвода обеспокоенных родственников и подруг. А дальше — больше. Вместо того, чтобы тихо-мирно довершить начатое, тащите меня Бог знает куда. А вдруг я начну вести себя как полоумная? Бесноваться, вопить, падать в обморок, звать на помощь?.. Допустим, вы поняли, что вам заказали не ту. Зачем тогда меня красть и везти в глушь? Я дала вам шанс мирно разойтись и даже что-нибудь прихватить в компенсацию за потраченное время и пулю. Нет? Заказали меня? Почему не убили сразу? Везете к заказчику на личную встречу, чтоб он удовлетворил свое чувство ненависти и лично плюнул мне в лицо, потом от души попинал и пустил пулю в голову? Это уже не заказное убийство, а обыкновенный садизм. Противно, извините…

— Еще претензии?

— Скорее размышления вслух.

— И часто этим занимаешься?

— От случая к случаю…

— Поэтому логика и подвела. А теперь попытайся найти ошибки в собственных умозаключениях. Одну подскажу: у нормального человека развито чувство самосохранения. Любая женщина на твоем месте звала бы на помощь, брыкалась, пыталась бежать, ты же лишь рассуждаешь на эту тему.

— Я полоумная?

— Выходит так. И навевает мысль, что ты не воспринимаешь ситуацию всерьез.