Кандалы для лиходея
Шрифт:
Первым на допрос вызвали лодочника.
– Мнится мне, что ты в прошлый раз неправду нам сказывал, что главноуправляющего Попова на тот берег Павловки переправил, – так начал разговор со свидетелем исправник Уфимцев. – А за дачу ложных показаний знаешь, что полагается?
– Что? – как показалось Павлу Ильичу, из чистого любопытства спросил лодочник.
– Арестантские роты полагаются, – строго посмотрел на него Павел Ильич. – И не на месяц или два, а на более долгий срок.
– А пошто вы мне такое выговариваете? – выдержал взгляд исправника Яким. – Пошто меня пужаете?
– Я уже сказал тебе «пошто», – не сводя строгого взгляда с лодочника, произнес Уфимцев. – Сдается
Лодочник отвел взор:
– Не вру я, правду вам говорю. Хотите, побожусь?
– А побожись, – вдруг согласился исправник.
– Вот те крест! – как-то отчаянно промолвил лодочник и осенил себя крестным знамением. – Видали?
– Мотри, паря, – не по-доброму усмехнулся Уфимцев. – Я дольше твоего на свете живу, и знаю верное: Господь не любит, когда всуе Его имя поминают. Да еще с ложными намерениями… Стало быть, свез-таки ты Попова седьмого мая на тот берег?
– Свез, ваше высокоблагородие, – ответил лодочник.
– Что ж, Бог тебе судья, Яким, ступай, – как-то отрешенно произнес уездный исправник. – Только потом, голубчик, не смей говорить, что, дескать, бес тебя попутал…
Затем все трое полициантов направились в господскую усадьбу. Из флигеля навстречу им вышел сам управляющий имением Козицкий. Никакой настороженности в лице или тени неудовольствия Уфимцев не приметил. Правда, радушной улыбки и хлеба-соли тоже не было. Немудрено – полицейских хлебом-солью нигде и не встречают, тем более находящиеся под подозрением в смертоубийстве.
– Вы ко мне, господа? – спокойно спросил он и, получив утвердительный ответ от исправника, отошел в сторонку, пропуская полицейских: – Проходите… Проходите во флигель.
На какое-то время Козицкий задержал взор на приставе Виннике, но тот смотрел мимо и, мельком скользнув по лицу управляющего взглядом, довольно холодно поздоровался с ним, не подав руки. На чело Самсона Николаевича опустилась тень, но скоро исчезла, и его лицо снова приобрело спокойное деловитое выражение, как и подобает человеку, какового ждет впереди неприятное, но необходимое занятие, которое лучше всего исполнить побыстрее, с тем, чтобы скорее и позабыть о нем.
В гостиной на столе дымился самовар, стояли несколько приборов с чашками и блюдцами и подле каждого – розеточка с вареньем. Горка сушек высилась с одной стороны стола, горка калачей – с другой.
– Чаю? – спросил Козицкий и, не дожидаясь согласия, стал рассаживать гостей. – А может, наливочки вишневой или черносмородиновой? – предложил он, невольно бросив взгляд на станового пристава Винника. – Изготовлена по домашнему рецепту еще времен императрицы Анны Иоанновны. Так что качество продукта, можно сказать, проверено полутора веками. Не наливочка, господа, а нектар райский. Вот Ираклий Акакиевич про то хорошо ведает, не даст соврать.
– Мы на службе, а посему горячительные напитки нам не положены, – ответил за всех Уфимцев. – А от чаю не откажемся…
– Вот и славно. Настя! – позвал Козицкий.
В гостиную вошла привлекательная молодая женщина с подносом, уставленным разными закусками. По всему было видно, что Козицкий гостей ждал, а стало быть, к их встрече готовился. Во всех возможных смыслах, плохих и хороших.
За столом по преимуществу молчали. Несколько фраз, которыми обменялись Уфимцев и Козицкий, ничего не значили: что-то про урожай и погоду.
Время от времени появлялась Настя, и тогда урядник Гатауллин просто не отводил от нее взгляда, в котором явно читалось: «Ах, какая якши девка, мине пы такую». Молодая женщина и правда была весьма хороша: ладная фигура совсем не деревенской широкой кости, чистое лицо с правильными и тонкими чертами, ясный взгляд. Вот он-то и очаровывал. Женщина смотрела на гостей так, словно только что хохотала во весь голос и из ее глаз еще не исчезли лучистые искорки смеха.
Становой пристав Винник и исправник Уфимцев также обратили внимание на эти необыкновенные глаза. Ираклий Акакиевич невольно подумал про нее, что небось она весьма жарка в постели, и несколько раз с завистью посмотрел на Козицкого. Он знал, что эта женщина не просто экономка и прислуга Козицкого, а еще исполняет для него и иные обязанности: такие, какие жены исполняют для своих законных мужей. Связь эта началась давно, месяца через три после исчезновения мужа Насти, Семена, а может, даже и пораньше будет. Поначалу это был слух, докатившийся до станового пристава, как это обычно и бывает: кто-то что-то видел, кому-то что-то сказал, некто кое-что приметил. Потом слухи прекратились, поскольку Козицкий стал открыто проживать с Анастасией во флигеле барской усадьбы. А муж ее так и не отыскался. Ушел в июле прошлого года в лес по грибы и не вернулся. Заявила о его исчезновении сама Настя – тогда он видел ее глаза заплаканными. И все равно в них лучилось нечто, что притягивало взгляд, как магнит. Есть что-то такое в них, бабах этих, чему не придумано верных слов. И кроется это нечто в их взорах, а еще походке, жестах и легкой улыбке. И названия этому «нечто» не придумано…
Павел Ильич, напротив, приметил в лице Настасьи некую порочность, которую мог уловить только человек опытный, довольно уже поживший на этом свете и повидавший всякое. Было, было нечто такое во взгляде Анастасии и маленьких жестких складочках возле пухлых губ…
После чаю состоялся разговор. Становой пристав Винник с урядником Гатауллиным с разрешения управляющего, испрошенного так, для порядка, занялись досмотром усадьбы, а Уфимцев и Козицкий уединились в кабинете управляющего. Павел Ильич события не торопил: обстоятельно и последовательно он расспрашивал Козицкого о событиях дня шестого мая, когда в имение приехал с ревизией и за деньгами главноуправляющий Попов. Для себя уездный исправник Уфимцев решил так: если Козицкий будет отрицать свою ссору с Поповым, то есть врать, стало быть, он нагло лжет и во всем прочем, в том числе и о том, что Попов покинул имение. Это бы означало, что Козицкий, несомненно, виновен или причастен к исчезновению главноуправляющего…
– Выходит, Попова так и не нашли? – с некоторой печалью в голосе спросил Козицкий после того, как уездный исправник задал несколько почти ничего не значащих вопросов касательно того, в каком настроении пребывал главноуправляющий, когда приехал в Павловское, и торопился ли он обратно в Москву.
– Нет, – ответил Уфимцев.
– И вы теперь полагаете, что это я убил Попова, а труп спрятал здесь, в имении? – задал вопрос прямо в лоб Козицкий не без сарказма и примеси горечи от обиды, что ему не верят.
Павел Ильич не счел необходимым отвечать на этот вопрос. И в свою очередь тоже прямо спросил:
– Какие у вас были отношения с господином Поповым?
– Вполне обыкновенные, – чуть помедлив, ответил Козицкий.
– А что за характер был у Попова? – спросил Уфимцев.
– Не простой, – опять помедлив, ответил Козицкий. Было похоже, что он обдумывает каждое слово, прежде чем его сказать. – Он был строг и даже придирчив.
– Строг и придирчив… – раздумчиво повторил Павел Ильич. – А не значит ли это, что вследствие такого характера вашего главноуправляющего у вас были с ним, скажем так, трения?