Кандибобер (Смерть Анфертьева)
Шрифт:
– Не такая уж на тебе мешковина, - проворчал Анфертьев.
– По сравнению с тем, - Наталья Михайловна указала пальцем в сторону мокнувшего под дождем каталога, - самая настоящая.
– Я, пожалуй, пойду его принесу, - сказал Вадим Кузьмич, поднимаясь.
– Не надо, - Наталья Михайловна повелительным жестом усадила мужа в кресло.
– В таком виде он уже никому не нужен. Танька, марш спать. Укладывайся, я сейчас к тебе приду. Давай-давай! А теперь, Вадим, слушай меня внимательно. Я, кажется, рада, что все это произошло, это придало
– Прямо сейчас?
– жалобно улыбнулся Анфертьев.
– Нет. Там идет дождь. Вот дождь кончится, и уйду. Я сыта. Всем, что можно найти в этом доме, всем, чем я питалась столько лет... Сыта.
– Надеюсь, ты не голодна?
– Смотря что иметь в виду. Картошки мне здесь всегда хватало. Но если говорить о... Если говорить о тепле, участии, понимании... Все это я получала по скудным блокадным пайкам.
– Тебе где-то предложили более сытую жизнь?
– Не надо, Анфертьев. Не надо. Этим ты меня не обидишь. Да и не тот случай, чтобы к таким приемчикам прибегать. Я все сказала всерьез. Таньку забираю. Квартиру будем разменивать. Все остальное решим в рабочем порядке. Вопросы есть?
– Нет. Все ясно.
– Анфертьев, не дуйся, - Наталья Михайловна подсела к мужу на подлокотник кресла, потрепала по волосам.
– Все правильно, Вадим. Рано или поздно это должно было случиться. Я получала время от времени анонимки с твоего завода.
– Какие анонимки?
– встрепенулся Анфертьев.
– Писали про какую-то Свету... Есть такая?
– Есть, ну и что?!
– Ничего. Я поняла только, что ты смотришь по сторонам... но безучастно. Не знаю, как далеко у вас зашло, да и не важно. Речь не об этом. Это я так, к слову. Вадим, я хочу сделать ещё одну попытку.
– Сделай, отчего же не сделать... Прекрасно тебя понимаю. Я тоже недавно попытался кое-что изменить... Но попытка кончилась печально.
– Ты хотел уйти от меня?
– ревниво спросила Наталья Михайловна.
– Нет, к сожалению, я действовал не столь решительно и не в том направлении. Как я сейчас понимаю, это была ошибка. Возможно, твой путь более правилен. Возможно...
– Темнишь, Анфертьев, - Наталья Михайловна взяла его лицо в ладони и повернула к себе. Вадим Кузьмич зажмурил глаза, не мог он сейчас смотреть в глаза жене, не мог.
– У вас все решено?
– спросил он, не открывая глаз.
– Да.
– Коллега?
– Да!
– Небось надежды подает?
– Подает.
– Всем?
– Нет, - Наталья Михайловна убрала руки с головы Анфертьева, и, кажется, навсегда.
– Только тем, кто в этом нуждается.
– Кроме надежд, он ещё что-нибудь подает?
– Да. Пальто с вешалки.
– Но пальто из мешковины?
– Естественно. Но знаешь, это тот случай, когда даже мешковину приятно надеть на себя.
– Это уже серьезнее, - кивнул Анфертьев, словно уяснил для себя что-то важное.
– Я тоже ухожу.
– К кому?
– С завода ухожу. В театр.
–
– Нет. Я не в гардероб. Буду актеров фотографировать.
– Билетик как-нибудь достанешь?
– Зачем? Проведу черным ходом. Посидите со своим официантом и на приставных стульях.
– С каким официантом?
– Наталья Михайловна вскинула бровь.
– Ну... Который все подает. Особенно надежды. Скажи ему, пусть не забывает тарелки подогревать. У них там, за бугром, - Анфертьев ткнул большим пальцем в спину, там, где была балконная дверь, - только на горячих тарелках подают. Умеют люди жить.
– Не надо, Вадим. Не надо. Сегодня это ни к чему.
– Где мне ложиться?
– Можешь... там, где обычно.
– Это ему не понравится. Возьмет да и подаст не то...
– Какой-то ты сегодня не такой, - Наталья Михайловна пристально посмотрела на мужа.
– Я думала, ты будешь вести себя иначе.
– Догадываюсь, как ты представляла себе наш разговор. Но что делать, сегодня я не могу себя вести иначе, не могу уговаривать тебя, просить подумать, не могу щипать Таньку, чтоб громче рыдала... Нет сил. Да и не хочу. Видишь ли, у меня такое ощущение, что сегодня произошло нечто более существенное...
– Да?
– протянула Наталья Михайловна озадаченно.
– Что же именно?
– Не знаю. Говорю же - ощущение. Такое у меня ощущение.
Анфертьев подошел к окну с таким чувством, будто перед ним нет стены и достаточно сделать один шаг, чтобы сорваться в сырую темноту, вслед за каталогом.. Но вряд ли ему повезет упасть на землю, нет, его подхватит ветром, и, пронзаемый каплями дождя, он полетит сквозь подворотни и проезды, над булыжниками и трамвайными рельсами, его втянет в дыры метро и выбросит из канализационной трубы где-нибудь за городом...
Он ещё стоял в своей комнате, а сбоку тоже образовалась пустота, стена исчезла, и, не глядя в ту сторону, он знал, что там стояла Света, и вместо Квардакова зияет черная дыра, и оттуда холод, усиливающийся ветер. Не просто осенний ветер, не просто зимний ветер, а какой-то стылый, будто из промерзшего подвала, и ветер обдувает его со всех сторон, и нет от него защиты. Ветер рвет его жиденькие одежки, продувает их насквозь, вышибает слезы из глаз, а он стоит на крохотном скользком пятачке, открытый ветрам и взглядам...
Все, что было до сих пор, чем он жил, на что надеялся, чего опасался, кончилось. Вокруг пустота и холод. И только маленькое светлое пятнышко где-то далеко среди звезд - Танька. Он ощутил, что от неё исходят тепло и надежда. И Анфертьев понял, куда ему идти, куда стремиться в бесконечном пространстве.
Далеко впереди была жизнь, и он остро ощутил - там может быть какое-то спасение.
Но это чувство было очень коротким. Его покачнуло ветром, Анфертьев не удержался на пятачке и, не выдержав напора, стал медленно заваливаться, опрокидываться навзничь. Он чувствовал, что теряет сознание, и это ему нравилось, потому что приносило облегчение.