Кандидат
Шрифт:
— Усложнять не будем.
Губы Юли всегда были такими жадными, в запале она могла и до крови укусить, но сейчас они словно размышляли, она пыталась распробовать Рэда, снова и снова не понимая решения этой загадки.
Вот чего она искала в этих нечастых встречах наедине, она искала ответ. А ответа всё не было, были лишь новые загадки.
Юля прильнула к нему всем телом, скользя горячей мокрой ладонью по его плечу.
Пусть гадает, пусть разгадывает. Рэд с этого когда-то и начал чувствовать необходимость в окружающих людях. Слишком много лет он был замкнут сам на себя, забыв о том, что когда вокруг — не только твои собственные отражения,
В такие моменты Рэд особенно крепко старался держать в узде свою чуждую человеческому существу сторону, не отгораживался шершавой изнанкой соития с чужой материей. Он боялся упустить контроль, совершив нечто непоправимое. И не знал, настанет ли когда-нибудь такой момент, когда он сможет, наконец, перестать бояться.
Юля всё напряжённее дышала ему в щёку, её пальцы всё крепче сжимали его плоть, такую живую сейчас, почти отпущенную на волю железной хваткой сознания. Быть человеком. Ничего не помнить. Жить моментом между теперь и сейчас.
И не питать иллюзий, что это продлится хоть мгновением дольше.
Рэд замер, осязая последние конвульсии их разгорячённых тел.
И снова с горечью осознал, что ничего кроме вот этого, случайного и мимолётного единения с иным существом, которое нельзя удержать, которое невозможно сохранить, ему пока что не дано. Да и будет ли дано хоть когда-нибудь.
— Юля, ты замечательная.
— Прости, командир.
Именно поэтому он и останется один навсегда.
Исили, на миг перестав метаться по грязной и тесной комнатушке на втором этаже, рассматривала своё опухшее от слёз лицо, ловя чуть дрожащими руками собственное отражение в натёртом дне медной миски. Другого зеркала в её распоряжении не было, из удобств же ей полагался ночной горшок с выщербленным краем и эта миска, в неё время от времени наливали нечто похожее на еду, в остальном же самым ценным предметом, которым сын свиньи Ходар сопроводил её теперешнее существование, была тяжеленная дверь, запиравшаяся на хороший замок. Снаружи.
Вопрос, к счастью ли не было в комнате какого-нибудь нормального зеркала, Исили ставила перед собой уже много раз. И дело не в том, что она смогла бы в таком случае явственно разглядеть синяк на правой скуле, оставленный кулаком взбешённого Ходара, хозяин заведения не в первый и не в последний раз бил её. И не в том, что своё осунувшееся, насмерть перепуганное лицо теперь, наверное, не узнать. Просто Исили уже давно для себя решила — смерть гораздо лучше такой жизни. От острого же стекла смерть придёт быстро и почти безболезненно, как сон после тяжёлого трудового дня. И даже вопрос, как отнесётся к её малодушному поступку Он, её уже не взволновал бы.
Но зеркала в комнате не было, равно как и чего-либо другого.
И день за днём в этом сломленном существе оставалось всё меньше от той, прежней Исили. Скоро от неё и вовсе будут одни воспоминания.
Исили Синтан, краса и гордость вольного города Рамдара, что стоял в устье Дары, студёной северной реки. Высокий лоб, хитринка в глазах, задор молодости в порывистых движениях; дочь и сестра свободных и смелых людей, она вобрала в себя лучшие черты своего гордого народа.
Исили тихонько всхлипнула, бросила на пол миску, принялась судорожными движениями срывать с себя грязные тряпки, доставшиеся ей ещё от старых «хозяев». Зуд мучил её, она
Вот! На! Вот тебе, проклятое тело, былое воплощение красоты! Замерев, она осторожно погладила себя ладонью. Пройдёт ещё месяц такой жизни, она окончательно станется загнанной лошадью, и тогда, Исили знала, ей уже не видать столь уютной комнаты и столь нехлопотных занятий, как те, какими заставлял её «отрабатывать свой хлеб» скотина Ходар. Этажом ниже, на общих полатях в два яруса жили пользованные девки, как их называл сам хозяин.
— Вот она, твоя участь.
Как жить, если всё время хочешь умереть? Свить верёвку из этих лохмотьев и удавиться, закрепив её в зазоре отошедшей доски? Или, проще — изо всех сил — виском о голый камень?
Бежать она перестала помышлять ещё в прошлый полный Глаз, что призывно светил в узкую щель под потолком.
Стоит ли такому существу жить? Стоит ли продолжать думать о Нём? Да и слышит ли Он её здесь.
Идут!
Исили резким движением схватила узел с лохмотьями и, прижав его к груди, скорчилась, нагая и жалкая, в углу каморки. Замеченный ею знакомый звук шагов оборвался у самой двери, ключи загремели по жести.
— Одевайся, шлюха, твой выход.
На этот раз он даже не удостоил её своей злобой. Просто оглядел комнатёнку, кинул ей, трепещущей, завёрнутый в грубую холстину пакет и, плюнув, вышел.
— Испачкаешь платье — самолично голову оторву, — пообещал Ходар уже из-за двери. Исили знала, что такие угрозы следует воспринимать буквально. Подождав, пока грузные шаги стихнут в отдалении, она принялась торопливо натягивать безвкусные тряпки, что приготовил для её «выхода» хозяин. Покатилась коробочка с кричаще яркими румянами, вонючая пыль разлетелась по полу…
Вернулся Ходар, буквально выволок её в полутёмный коридор. Крутые сбитые ступеньки вели вниз, где за поворотом её ждала каморка с шатким деревянным полом, который, она знала, был частью вращающегося деревянного помоста, хвастливо называемого Ходаром «подмостками». О, это был настоящий театр, где каждый день разыгрывалась настоящая драма, только никто её не замечал, как не слышал её криков там, наверху. Отсюда был хорошо слышен гомон, стоящий в общем зале, и от этого похотливого улюлюканья в душе у девушки очередной раз что-то оборвалось с тоскливым звоном.
«Нет, это будет последний раз». Сколько приходилось так себя уговаривать… Открывшаяся дверь ударила по ушам воплями посетителей. Исили сделала два деревянных шага, очутившись в центре помоста, тотчас начавшего со скрипом проворачиваться — где-то справа и внизу трудился, крутил рычаг, вонзив в неё тупые масляные глаза, помощник хозяина. Оглушённая девушка, даже не замечая шарманки, хрипевшей позади, начала судорожными движениями сдёргивать с себя тряпки. Её перекошенное лицо изображало улыбку, искусанные ногти оставляли на коже багровые царапины.
Кто ты?!
Всё вокруг будто замерло — разинутые рты, клубы дыма, скрип дерева по дереву, стеклянный блеск капель пота на её груди, руки, срывающие последнюю пуговицу, краска стыда там, где кожу ещё не залила синеватая бледность отчаяния. И ощущение чудовищного унижения.
Всё было. Её часто били и не раз брали силой, не стоит вспоминать, то была физическая боль и физическое унижение, её сторицей восполняла ненависть, что клокотала в груди, но это было хуже всех прошлых надругательств. Самою её последнюю оставшуюся толику гордости втаптывали в грязь.