Каникулы в Чернолесье
Шрифт:
– Но ты же снова меня вытащишь? – сказал я.
Здесь Вик рассмеялся.
Когда вдали послышался шум мотора, он вскочил на ноги. Пожал мне руку. И исчез. Клянусь, в эту минуту мне стало так грустно, как уже давно не бывало.
Красный грузовичок свернул с дороги, ловко проскользнул между соснами и тормознул в десяти шагах от меня.
– Ну, что случилось? – спросил Герман, выбираясь из кабины. Он был бодр и весел, как всегда. Только взгляд был внимательный. Озабоченный.
– Пустяки, – сказал я.
– Пустяки – это хорошо. Ссадины, царапины –
– На какой?
Дед принял самый суровый вид:
– Скажи, купил ли ты пиво в супермаркете?
Герман
«Хватит ли у нас пороху?»
Внук мирно спал у себя на чердаке. Ничего он себе не переломал, даже фельдшера не пришлось вызывать. Был он частично перевязан, облеплен пластырями и слегка наказан за самокат (обошлось без порки). И то сказать, ищи теперь обломки по всему оврагу. Ладно, решил Герман. Это подождет до завтра.
Ближе к ночи вдруг заехали полицейские со станции – Михалок и Сапегин. Постояли, поговорили. Оказывается, продавец в деревне попросил их проверить, добрался ли Серега до дому со своей дорогой покупкой. «Как бы чего не вышло», – сказал продавец. Вот они и заглянули к Герману после конца смены.
Герман угостил их пивом. И заверил, что все в полном порядке.
Но кое-что было не так. И это Германа беспокоило.
В полночь Герман сидел за столом, и на душе у него было тяжело. Тускло светила старомодная желтая лампа. Ворон Карл, стуча когтями, расхаживал между кружек, и вид у него тоже был озабоченный.
– Я не уверен, – сказал ему Герман. – Я весь в сомнениях, Карл. Парень еще не готов.
Карл не отвечал.
– У него ветер в голове, – сказал Герман. – А теперь еще и легкое сотрясение там же. Разве я был таким? А, Карл? Хорошо, ты не помнишь. Ты сам тогда был дурак и ветрогон.
Карл глянул на него веселым черным глазом.
– Впрочем, он молчал, – сказал Герман. – Не жаловался. Ногу сам себе перевязал, да еще таким крепким узлом. А ведь городской. И где только научился? Неужели в скаутском лагере?
Ворон энергично повертел головой, всем видом показывая, что уж он-то никак не может этого знать.
– Что-то ты темнишь, старый хитрец, – усмехнулся Герман. – Что-то ты недоговариваешь. Ну да бог с тобой.
Он тяжело поднялся. Раскрыл окно. Отсыревшая рама подалась не сразу. Опершись на подоконник, поглядел в темноту.
Там, далеко, за изгородью, клубился туман.
– Волна снова поднимается, – сказал Герман. – Они чувствуют. Они его видели, Карл. Заметили. Они знают, кто он такой.
Ворон тоже смотрел в окно. Он нервно топорщил перья, будто уже озяб от сквозняка.
– Не волнуйся, – сказал Герман. – Они его не тронут. Уж я об этом позабочусь.
Громадная серая бабочка трепетала под потолком, на границе света и тени. Герман посмотрел на нее с неудовольствием.
– Пришибу зар-разу, – пообещал он.
Но вместо мухобойки взял со стола мобильную
– Знаю, ты здесь, Гройль, – сказал он в микрофон. – Это я говорю, лесник Герман Волков. Смотритель Чернолесья. И вот что я скажу тебе. Если хоть один волосок упадет с головы моего внука, тебе несдобровать.
Рация на мгновение перестала шипеть. Карл склонил голову, прислушиваясь. А Герман продолжал медленно и отчетливо:
– Проваливай отсюда. Убирайся сам и загони свою поганую тучу обратно в шахту. Мне надоели твои дешевые спецэффекты.
Рация снова заскрежетала.
– Что? – Герман еле заметно улыбнулся. – Ты хочешь меня видеть, Гройль? Ты соскучился?
Я бы на твоем месте не скучал. Но я повторю еще раз: если что-то случится с мальчишкой, я сожгу весь твой лес. И без всяких угрызений совести.
Рация взорвалась шумом и скрипом. Герман нажал кнопку, и все стихло.
– Он придет, – сказал он. – Он тоже не уверен. Он хочет быть уверен.
– Ч-черт, – проговорил ворон.
Оба поглядели вверх: серая бабочка вылетела из своего угла, пометалась у окна, стуча крыльями, затем неуклюже скользнула под раму и вылетела вон.
Герман тихо выругался.
– Что скажешь, Карл? – спросил он. – Хватит у нас пороху на небольшой Армагеддон?
Ворон щелкнул клювом воинственно.
Герман выглянул на улицу. Туман не рассеивался, только стал еще более густым. Было душно, как перед грозой. Что-то темное таилось там, за забором, темнее самой ночи.
– Я его предупреждал, – вполголоса сказал Герман. – Теперь пусть пеняет на себя.
Он взял в руки свой военный планшет в корпусе из прочной резины. Поглядывая в окно, набрал несколько команд на тускло светящемся экране.
Серебристые мачты там, вдали, осветились призрачным светом, словно огнями святого Эльма. Через мгновение мощный электрический разряд проскочил между их вершинами. Зубастая молния вспыхнула с сухим треском и наотмашь ударила по лесу, затем еще и еще. В ответ откуда-то издалека донесся ни на что не похожий звук, похожий на стон, густой и низкий, как будто замедленный. Но и туман схлынул прочь, и стали видны ближние отроги Чернолесья. Сразу вслед за этим пошел дождь; тяжелые капли застучали по крыше, и началась самая настоящая гроза.
Герман захлопнул тяжелую раму.
– Теперь все дерьмо со двора смоется, – сказал он.
Спящий на чердаке Сергей беспокойно перевернулся с боку на бок, сквозь сон проговорил что-то чуть слышно и снова затих.
После ночной грозы в лесу пахло смолой и свежестью. Герману захотелось прогуляться по тропинке пешком, как в молодости, в прежней жизни, в другом лесу. Герман отогнал эту мысль как неуместную.
Он остановил свой красный пикап у самого обрыва. Размотал веревочную лестницу. Прикрепил ее концы к машине специальными карабинами. Кряхтя, полез по металлическим ступенькам вниз, к ручью, где до сих пор валялись обломки разбитого самоката.