Каникулы вне закона

Скворцов Валериан

Она обхватила меня руками, уткнувшись лицом в грудь. Полковник с мадам, слава Богу, из лавки напротив исчезли.

— Пойди одень брюки-то хоть, — сказала Ляззат. — Вечно ты голый некстати.

Глаза у неё были сухие. Только бородавка на скуле сделалась заметнее. И крупные поры вокруг.

Я даже передернул плечами, настолько врасплох застало меня собственное сочувствие.

— Хотите воды? — спросила её продавщица. — Или валидол?

— Спасибо, — сказал я. — Скорая уже на подходе.

Подполковник Ибраев торжественно

и с доброжелательной улыбкой шествовал в штатском полупальто и высоченной бобровой папахе по пролету, как бы от радостной неожиданности разводя руками. Они у него были непропорционально длинные, как и у Шлайна. Я невольно вспомнил удар, мастерски исполненный одной из них в ресторане гостиницы «Алматы», и пошел одевать брюки. Обиды людям моей профессии полагается прощать, иначе долго не проживешь. Обиды, как и сочувствие, — вообще не из моей жизни. Стоило себе об этом напомнить именно сейчас, пока Ибраев ещё только приближался. Как говорится, по службе, ничего личного…

— Как дела, господин Шемякин? — спросил Ибраев сквозь пыльную портьеру.

С моей ипостасью под именем Фима, стало быть, оба, Шлайн и Ибраев, покончили минувшей ночью.

— Экипируюсь для ресторана согласно диспозиции на сегодня, — доложил я.

Галстук оказался безупречным.

— Прекрасно! Так держать! — одобрил подполковник мою молодцеватую боеготовность. Золотоордынец определенно сторговал меня у Шлайна с барышом.

— Подполковник, — нагло попросил я, — потрудитесь забрать пару полуботинок в бутике напротив. Ее только что лично подбирал для меня товарищ… Ляззат, как зовут моего нового друга-полковника из милиции?

— Жибеков, — глуховато откликнулась она после затянувшейся паузы.

— Вот-вот, — подтвердил я.

— Ах, молодец, — похвалил Ибраев. — Успели подружиться? Вот ведь бывают случайные встречи!

Я ещё помнил буравившие меня глазки мента-полковника. И ответил:

— Как и ваше появление здесь, товарищ Ибраев, верно?

Но он, видимо, уже отправился за ботинками. Купленному коняге не зазорно и сбрую лично подобрать. Я и был для обоих, Шлайна и Ибраева, скотиной, не важно — тягловой или боевой, просто — рабочей лошадкой: и тянуть, и скакать, и вьюки таскать…

Итак, кубический полковник с мадам — и есть первый пункт сегодняшней программы, о котором меня не предупредили. Ляззат, выходит, знала и совместила приятное с полезным?

Я нравился себе в зеркале.

Коробка с обувкой вдвинулась из-под шторы. Ботинки сели удобно. Не хватало только шляпы. Ее заменила бобровая папаха, которую Ибраев великодушно пристроил, примяв ребром ладони, пирожком и набекрень на моей голове, когда я появился из-за портьеры.

— Носите на здоровье, — сказал он. — И будем считать, что помирились, идет?

Дорогая красивая вещь сидела ловко, я видел в зеркале. Завершая прикид, папаха поднимала мой имидж до обладателя двух палаток на оптовом продовольственном рынке.

— Не боитесь,

что сбегу с этим богатством? — спросил я, не давая ответа на его вопрос. Не я его в Алматы бил принародно, в конце-то концов, а он — меня.

Подправив пряди, прикрывавшие лысину, подполковник снял с полки картуз «под Жириновского» и фасонисто насадил на себя. Полупальто у него уже было. Шлайновский стиль, видимо, подхвачен и пойдет теперь гулять среди спецконторского люда Казахстана. Вот что это значило.

Я отметил две вещи: никто не интересовался ценой и ни за что пока не платил, а продавщица не собиралась запускать отключенный кассовый аппарат.

— Взгляните-ка, — сказал Ибраев.

Стоя перед зеркалом, вполоборота ко мне, он вытянул из нагрудного кармана и протянул, слегка закинув руку, плотный конверт.

Я вскрыл. На первой фотографии Колюня сосредоточенно пихал накатанный снежный ком на фоне зимнего парка и неясной женской фигуры. На следующей раскрасневшийся и в расстегнутом пальтишке, хохочущий, он убегал от девицы в застиранном плаще на рыбьем меху с растрепавшимися по ветру рыжими прядями. Вязаную шапчонку она сжимала в руке, откинутой на бегу. Сапожки тоже не сменила. Новая нянька, которой меня показал у грибоедовского памятника Шлайн…

У меня хватило духу спросить:

— А где же футляр от виолончели?

— Не знаю, о чем вы это, — ответил Ибраев, продолжая охорашиваться перед зеркалом. — Я даю ответ на поставленный вами вопрос… Нет, я не боюсь, что вы сбежите, Бэзил Шемякин. Даже с миллионом долларов при всей вашей любви к деньгам.

— Что ж, коль так уверены, купите мне ещё и перчатки, — сказал я. Дальше рассматривать снимки я не стал, положил в помявшийся конверт, а конверт, сминая, с силой воткнул в карман ибраевского полупальто.

Ибраев развернулся, и мы оказались лицом к лицу. Из-за козырька я видел только его короткий широкий нос и узкие губы. Над верхней пунктирами торчали редкие усишки.

— Фото выполнены нашей службой, они не получены от Шлайна, — сказал, выделяя каждое слово, Ибраев. — И, если вам дороги близкие, советую поверить. Практическая проверка, во-первых, станет тратой времени, которого у нас очень и очень мало, а во-вторых, определенно завершится для вас плачевно. Вам некуда бежать от меня, Бэзил Шемякин. И неоткуда, будь то Кельн, Париж или Бангкок.

— Почему эти три города?

— Отвечу банально: вопросы с этой минуты и в последующем задаю только я. Понял, дерьмо наемное?

Подполковник запомнил, что я с ним не помирился. И дал мне второй шанс на будущее. Удар под вздох, который я получил, традиционно щадящий, конечно, не по ломанным ребрам, вырубил меня на четверть часа. Когда я очнулся под мягкими пощечинами Ляззат на полу лавки, стрелки моих швейцарских «Раймон Вэйл» показывали почти четыре пополудни, а подполковник почтил нас своей кампанией в «Евразии» после трех с лишним…