Каннибализм в греческих мифах. Опыт по истории развития нравственности

Воеводский Леопольд Францевич

Указавши главным образом на несостоятельность мнений, противоречащих нашим выводам, мы можем заключить теперь наше обозрение греческих сожигательных жертвоприношений словами Германна: «Исключая те случаи, в которых какой-либо особенный характер культа придавал и жертвоприношению особое назначение, эти обычаи, которые кажутся общими не только всем временам, но и всем племенам и народам классической древности, имели, в сущности, значение трапезы, которою человек угощал божество, и которую он разделял с ним вместе, не забывая при этом святости побуждения; эта последняя оправдывала в их глазах также и сверхобыкновенное употребление пищи». [405]

§ 20. Человеческие жертвоприношения у греков. Вопрос о происхождении оных

Представив в предыдущих параграфах хоть краткое обозрение жертвоприношений в древности, в особенности жертвоприношений кровавых, сожигательных, мы тем самым отчасти уже определили, какое значение следует признать за распространённым в древности обычаем приносить в жертву людей. [406]

Так как нас интересует преимущественно только Греция, то относительно человеческих

жертвоприношений у других народов мы, конечно, можем вполне довольствоваться указаниями только на те обстоятельства, которые могут служить нам уяснением вопроса о значении этого обычая у греков. Но и относительно этих последних нет возможности, – но вместе с тем, к счастью, нет и необходимости, – представить здесь подробное изложение и исследование всех фактов, относящихся в эту категорию. Нельзя, правда, не признаться, что, несмотря на неоднократное исследование вопроса о человеческих жертвоприношениях у греков, до сих пор ещё не существует труда, хоть приблизительно удовлетворяющего требованиям науки и рассматривающего этот вопрос с той тщательностью и осмотрительностью, которую заслуживает столь замечательное явление, долженствующее пролить немало света на самые тёмные зачатки культурного развития народов. [407] Но заняться с такой подробностью исследованием человеческих жертвоприношений у греков нет здесь никакой возможности, потому что такой труд требует слишком обширных размеров, несравненно более обширных, чем обыкновенно думают. Этим вопросом затрагивается самая существенная часть проявлений религиозного и нравственного состояния народов. Ступень, на которой народ тогда находился, оказывается столь неразвитой, что представляет ещё множество сходства с первобытнейшим состоянием других народов, даже таких, которые впоследствии кажутся идущими в своём развитии совершенно различными путями. Поэтому пришлось бы иметь в виду не только все народы древности, но и теперешние народы, которые по какой бы то ни было причине остались – в рассматриваемом отношении – на низкой ступени развития. Таким образом, история человеческих жертвоприношений у греков превратилась бы в историю древнейших фазисов и чуть ли не самых зачатков религиозного развития всех народов вообще. Именно изложение греческих человеческих жертвоприношений должно было бы принять такой универсальный характер, потому что у греков мы находим и самый богатый материал, не столько во множестве известных нам фактических примеров таких жертвоприношений, как преимущественно в богатом запасе относящихся сюда мифов. Для нас, т. е. для цели, которую преследует настоящий труд, особенно интересно было бы обратить внимание на связь и соотношение между греческими мифами и исторически достоверными примерами человеческих жертвоприношений у греков. В этом отношении, впрочем, будут, при удобном случае, сделаны некоторые указания в следующей главе. Но здесь мы можем заняться только более существенными для нас вопросами.

Что у греков действительно существовали человеческие жертвоприношения, в этом, как уже замечено, не существует сомнения. Все учёные насчёт этого согласны. Ваксмут считает вполне несомненным существование человеческих жертвоприношений в следующих культах: Зевса Ликейского в Аркадии, Артемиды Трикларийской в Ахее, Артемиды Орфии на острове Лимне, Артемиды Таврической в Фокии, Деметры у города Потний в Беотии, Диониса в Ахее, Зевса «Пожирателя» в Фессалии, Зевса на острове Крит, Амфитриты у Лесвийцев, Диониса «Пожирателя сырого мяса» у хиосцев, Палэмона и Диониса на острове Тенед и, наконец, Аполлона Левката на острове Левкад. [408] Заметим только, что даже этот перечень не может иметь притязаний на полноту. Не подлежит сомнению, что некоторые из этих культов удержались в первоначальной грубости до поздних исторических времён. Приношение детей в жертву Зевсу Ликейскому (т. е. «Волчьему»?) удержалось до христианских времён, и даже Шёманн, прилагающий столько старания, чтобы сгладить всё неблаговидное из жизни древних греков, признает, что этот обычай существовал ещё во ΙΙ столетии после Р. Х. [409] Для нас особенно важно, что во всех этих культах жертвой являются почти исключительно только дети или девицы. Взрослые, и то только молодые, встречаются редко, и тогда это бывают военнопленные, как, напр., в рассказе о Фемистокле, принёсшем трёх пленных молодых персов в жертву Дионису – «Пожирателю сырого мяса». [410] Те же случаи, в которых жертвой являются преступники, носят на себе, как уже замечено выше, слишком явный отпечаток позднейшего смягчающего влияния. [411]

Здесь, не вдаваясь в подробности человеческих жертвоприношений у греков, мы ограничиваемся только указанием их значения как следов каннибализма. Для этого мы уже выше убедились, что жертвоприношения вообще имели у греков значение пищи, подносимой богам. Спрашивается теперь только: вправе ли мы относить человеческие жертвоприношения у греков в ту же категорию с прочими жертвоприношениями этого народа? Этот вопрос мы можем разложить на два следующих:

1. На самом ли деле у греков человеческие жертвоприношения не отличались ничем существенным по своей форме от прочих жертвоприношений?

2. Если нет такого различия, то можем ли мы утверждать, что они ничем существенным не отличались от прочих и по своему внутреннему значению?

На первый вопрос мы должны ответить, что в обрядах, сопровождавших у греков человеческие жертвоприношения, мы не знаем никаких частностей, которые указывали бы на различие их от прочих жертвоприношений. Напротив, всё, что мы знаем о сожигательных человеческих жертвоприношениях, вполне подтверждается аналогичными примерами животных сожигательных жертвоприношений. Эта аналогия простирается даже на несожигательные

жертвы, успевшие уже давно принять символический характер, затемняющий их первоначальный смысл. Можно сомневаться разве только относительно одного, для нас, впрочем, совершенно неважного обстоятельства. У некоторых других народов древности, мы знаем, были делаемы предсказания по разрезаемым во время жертвоприношения внутренностям детей, девиц, а иногда и беременных женщин, точно так же, как это часто делалось и с животными. Можно спрашивать, существовал ли подобный обычай у греков, которые, при животных жертвоприношениях, как известно, тоже обращали в большей части случаев своё внимание на положение внутренностей животного. В этом отношении у нас прямых указаний нет. Но можно зато указать на мифы, в которых говорится о вынимании детей из утробы матери во время принесения её в жертву. [412] Ещё лучше это явствует из передаваемого Павсанием сказания об Аристодиме, принёсшем во время первой Мессинской войны в жертву свою дочь. Оракул, вследствие предсказания которого было совершено это жертвоприношение, требовал, чтобы жертвой была чистая девица (χόρη άχραντος). Аристодим предложил свою собственную дочь. Но жених её, желая спасти жизнь своей возлюбленной, утверждал, что она уже беременна от него и, следовательно, для принесения в жертву не годится. Тогда прогневанный отец «сам убил свою дочь, разрезал её желудок и показал, что она не беременна». [413] На мой взгляд, представляется очень вероятным, что за этим нелепым рассказом скрывается предание о гадании по внутренностям принесённой в жертву девицы.

Обратимся теперь к другому, более затруднительному вопросу: возможно ли из внешнего сходства человеческих сожигательных жертвоприношений с такими же приношениями других животных делать заключение и о существенной тождественности их назначения?

Так как человеческие жертвоприношения существовали в Греции, очевидно, уже в очень древние времена, то есть в те времена, когда ещё всякое жертвоприношение должно было считаться просто кормлением божества, то явствует, что только в одном случае они могли существенно отличаться от прочих, именно если они были не продуктом национального развития, а заимствованием, хотя бы и очень ранним, от другого народа. Таким образом вопрос наш сводится к следующему: нельзя ли обычай человеческих жертвоприношений у греков объяснить заимствованием?

По моему убеждению, лучший ответ на это дают, конечно, греческие мифы. Но так так нам не вполне удобно ссылаться здесь на мифы, потому что главная цель сего труда состоит преимущественно в том, чтобы доказать именно значение мифов как источников для исторических выводов, то нам придётся при решении этого вопроса воспользоваться иными средствами. Между ними самым простым и вместе с тем самым убедительным я считаю следующий способ. В опровержение предполагаемого заимствования можно возразить, что мы не знаем ни одного народа в древности, о котором было бы известно, что у него не было обычая жертвовать людей, и наоборот, что относительно всех, хоть мало-мальски известных народов древности нам известно, что у них приносились человеческие жертвы. Если этот обычай, действительно, окажется общим всей древности, то предположение заимствования одним народом у другого должно будет лишиться в наших глазах всякого значения, напротив, придётся тогда признать, что рассматриваемое явление, должно быть, одно из существенных условий в развитии каждого народа; словом, что оно есть явление никак не случайное, а общечеловеческое. [414] Это не мешает, впрочем, предположению, что в некоторых культах эти жертвоприношения были заимствованы греками от соседних народов, так как и вообще, при сходстве первобытных культов, разные заимствования могли совершаться очень легко. Не следует только полагать, что этими заимствованиями вводилось нечто совершенно новое. [415]

В следующих параграфах, надеюсь, мне удастся убедить, что у всех народов древности были человеческие жертвоприношения, и что происхождение этого обычая в Греции неуместно объяснять одним заимствованием. Тогда на наш вопрос о происхождении человеческих жертвоприношений представится единственно возможным только тот ответ, что настоящим источником этого явления был у греков, так же, как и у других народов, каннибализм.

В моих глазах существование людоедства у греков становится, таким образом, фактом несомненным.

Вот на каком основании я и утверждаю, что некоторые грубые предания, в особенности же рассказы о диком состоянии прежних людей, живших в пещерах и питавшихся человеческим мясом, основаны отчасти на действительно исторических воспоминаниях и никак не должны считаться исключительно «преувеличенным выражением фантастической философии поэтов». [416]

В заключение замечу здесь ещё, что мы имеем даже исторически довольно достоверное известие, если не о прямом людоедстве греков, то по крайней мере о том, что в некоторых случаях они пили человеческую кровь ещё в конце VI стол. до Р. Х. Это известие мы находим у грека, именно – у Геродота, который бы не передал нам его без оговорки, если бы оно казалось ему невероятным. В описании похода Камбиса против Псамминита в 525 г. мы читаем:

«Когда персы, перешедши пустыню, расположились вблизи египтян, чтобы войти с ними в сражение, тогда наёмные солдаты египетского царя, эллины и карийцы, в отмщение Фанесу [из Галикарнасса, соотечественнику Геродота], за то, что он привёл в Египет чужое войско, придумали следующее. Были у Фанеса дети, оставленные им в Египте; их-то они привели в лагерь, пред глазами их отца, и поставили в середине между обоими войсками кувшин. Затем, подводя одного сына за другим, они их зарезали над кувшином. Покончив со всеми сыновьями, они в него влили вина и воды. Затем, когда все наёмники напились крови, они вступили в сражение». [417]