Канун Всех святых
Шрифт:
— Да, — ответила сестра.
— Я только что подумал, Кэрол, — вдруг сказал он.
— О чем, милый?
— Я приеду сегодня в три, — он произносил слова медленно, словно человек, который еле перевел дыхание после сокрушительного удара под ложечку. — Мы пройдемся немного, ты, я и Джим… — Он закрыл глаза.
— Отлично, милый!
— Пройдемся до детской площадки, — добавил он и положил трубку.
Была уже настоящая осень, с резким холодным ветром. За ночь деревья расцветились осенними красками и начали терять листву. Сухие листья
— Здравствуй. — Брат и сестра обменялись поцелуями.
— Вот и папа, Джим.
— Здравствуй, Джим.
Они улыбались, хотя у мистера Андерхилла душа леденела при мысли о том, что будет.
Было около четырех. Он взглянул на серое небо, ежеминутно грозившее дождем, напоминавшее застывшую лаву или пепел; влажный ветер дул в лицо. Когда они пошли, мистер Андерхилл крепко прижал к себе локоть сестры.
— Какой ты внимательный сегодня, Чарли! — улыбнулась она.
— Да, да, — рассеянно ответил он, думая о своем.
Вот и ворота детской площадки.
— Здравствуй, Чарли! Хи-и-э!
Высоко на верхушке гигантской горки стоял маленький Маршалл и махал им рукой, однако лицо его было серьезно.
— Подожди меня здесь, Кэрол, — сказал мистер Андерхилл. — Я скоро вернусь. Я только отведу туда Джимми.
— Хорошо, я подожду.
Он сжал ручонку сына.
— Идем, Джим. Держись крепко за папу.
По бетонным ступенькам они спустились на площадку и остановились в пыли. Вот они, гигантские квадраты, «классики», чудовищные «крестики-нолики», какие-то цифры, треугольники и овалы, которые дети нарисовали в этой неправдоподобной пыли.
Налетел ветер, и мистер Андерхилл поежился от холода; он еще крепче сжал ладошку сына и, обернувшись, посмотрел на сестру.
— Прощай, — сказал он, ибо более не сомневался уже ни в чем. Он был на детской площадке, он знал, что она существует и что сейчас произойдет то, что должно произойти. Ради Джима он готов на все в этом ужасном мире.
А сестра лишь засмеялась в ответ:
— Что ты, Чарли, глупый!
А потом они с Джимом побежали по пыльной площадке, по дну каменного моря, которое гнало, толкало, бросало их вперед. Вот он услышал, как Джим закричал: «Папа! Папа!», и дети окружили их, мальчик на спусковой горке что-то кричал им, а гигантские «классики», «крестики-нолики» кружились перед глазами. Страх сковал тело мистера Андерхилла, но он уже знал, что нужно делать, что должно быть сделано и чего следует ожидать.
В дальнем конце площадки в воздух взлетал футбольный мяч, со свистом проносились бейсбольные мячи, хлопали биты, мелькали кулаки. Дверь конторы была широко открыта, стол пуст, на стуле — никого, а под потолком горела одинокая лампочка.
Андерхилл споткнулся, зажмурил глаза и, издав вопль, упал на землю. Тело сжалось от острой боли, странные слова слетали с губ, все кружилось перед глазами.
— Ну вот и ты, Джим, — произнес чей-то голос.
А мистер Андерхилл, зажмурив глаза, визжа и вопя, уже взбирался по высокой металлической лестнице; в горле першило от крика.
Открыв глаза, он увидел, что сидит на самой верхушке отливающей свинцовой синевой горки не менее десяти тысяч футов высотой, а сзади на него напирают другие дети. Они толкают и бьют его, требуя, чтобы он спускался вниз, спускался вниз!
Он посмотрел вниз и далеко в конце площадки увидел человека в черном пальто. Он шел к воротам, а там стояла женщина и махала ему рукой. Потом мужчина и женщина стояли рядом и смотрели на него. Они махали и кричали:
— Не скучай, Джим, не скучай!
Он закричал и, все поняв, в ужасе посмотрел на свои маленькие худые руки и на далекую землю внизу. Он уже чувствовал, как из носа сочится кровь, а мальчишка Маршалл вдруг очутился рядом.
— Хи-э! — выкрикнул он и изо всех сил ударил его кулаком в лицо. — Всего каких-нибудь двенадцать лет, ерунда!
Рев площадки заглушил его голос.
«Двенадцать лет! — подумал мистер Андерхилл, чувствуя, как западня захлопнулась. — У детей свое чувство времени. Для них год все равно что десять. Значит, не двенадцать лет детства, а целое столетие, столетие этого кошмара!»
— Эй, ты, спускайся вниз!
Сзади его обдавали запахами горчичных припарок и скипидарной мази, земляных орехов и жевательной резинки, запахами чернил, бечевки для бумажного змея, борного мыла, тыквенных масок, оставшихся от Праздника всех святых, и масок из папье-маше, запахами подсыхающих ссадин и болячек; его били, щипали и толкали вниз. Кулаки поднимались и опускались, он видел злые лисьи морды, а внизу у ограды мужчина и женщина махали ему рукой. Он закричал, он закрыл лицо руками, он чувствовал, как сочится из носа кровь, а его подталкивают все ближе и ближе к краю пропасти, за которым зияла пустота.
Нагнувшись вперед, вопя от страха и боли, он ринулся вниз, а за ним остальные — десятки тысяч чудовищ. За секунду до того как он шлепнулся о землю, врезался в самую гущу барахтающихся тел, в голове пронеслась и тут же исчезла мысль: «Да ведь это же ад, сущий ад!»
И никто из мальчишек, очутившихся с ним в чудовищной свалке у подножия горки, не стал бы оспаривать это.
НАУЧНЫЙ ПОДХОД
— Он высокий, — сказала семнадцатилетняя Мэг.
— Темноволосый, — добавила Мари, на год старше сестры.
— Красивый.
— И сегодня вечером он придет к нам в гости.
— К обеим? — воскликнул отец.
Он всегда восклицал. За двадцать лет супружества и восемнадцать лет отцовства он почти разучился разговаривать иначе.
— К обеим? — повторил он.
— Да, — подтвердила Мэг.