Капитализм. Незнакомый идеал

В силу исторических причин, главной из которых была государственная монополия на клевету, либерализм в России ассоциируется с мягкотелостью и уступчивостью. Такое понимание искажает как идеи классического англосаксонского либерализма, так и дела российского прошлого и настоящего. Сегодня легко забыть, что победившая идеология — либерализм и его русское ответвление — формировалась в неравной борьбе против господствующих идей. В Англии то был меркантилизм колониальной эпохи, в России этатизм всех цветов, белый и красный. Айн Рэнд удалось застать историю в момент, когда либеральные идеи еще имели критический, а в иных местах опасный характер. Это придало ее текстам энергию, которой сегодня впору завидовать. В своих скандально известных сочинениях она совместила обе протестные традиции, англосаксонскую и российскую, в сильной, даже экстремальной версии либеральной философии. Но сначала несколько слов о судьбе Айн Рэнд.

Алиса Розенбаум родилась в Санкт-Петербурге в год первой русской революции. Несмотря на еврейское происхождение, ее отец, местный аптекарь, смог дать дочери отличное образование: в женской гимназии Алиса училась вместе с Ольгой Набоковой, сестрой писателя. В 1924 году она окончила университет, который нынче называется Герценовским, по характерной специальности, «социальная педагогика». Потом водила экскурсии по Петропавловской крепости, а потом подала документы

на выездную визу. Рассказывая об этом, я чувствую странное узнавание: на моей памяти все так и происходило с ее тезками, родившимися полвека спустя в той же «стране чудес». В отличие от многих, Алисе повезло, в 1926-м через Ригу она добралась до Нью-Йорка. Ей был двадцать один год. Мать и отец Алисы остались в отказе. Они умрут в Питере во время блокады.

В полуразрушенном университете Алиса Розенбаум была студенткой религиозного философа Николая Лосского. Осенью 1922-го профессор уехал из России; если его лекции успе произвести впечатление на юную Алису, оно было негативным. Вслед за Соловьевым и основным руслом отечественной традиции, Лосский верил в скорый рай на преображенной земле. Вместе с Бердяевым и другими современниками он воспринимал русскую революцию как начало предсказанной метаморфозы. Философы не сразу заметили, что царство Божие запаздывало с осуществлением, а заметив, продолжали учить об отложенном преображении. Даже в относительно благополучном, тоже американском конце своего пути Лосский продолжал верить: «весь исторический процесс сводится лишь к подготовлению человечества к переходу от истории к метаистории, то есть "грядущей жизни" в царстве Божием». [1] Подобные и, вероятно, более горячие речи в холодных аудиториях революционного Петрограда выработали аллергию к мистическим планам преображения души и тела. Бывшая студентка Лосского прочно ассоциировали неоплатоновскую мистику с советским режимом. «В сегодняшней культуре доминирует философия мистицизма-альтруизма-коллсктивизма, следствием которой является сильное государство в разных его формах: коммунистическое, фашистское или так называемое государство всеобщего благосостояния» — так много лет спустя Айн Рэнд определяла своих врагов.

Она писала философские трактаты и журналистские памфлеты, но знаменитой ее сделали романы [2] . Начиная с первого, Мы, живые, Алиса Розенбаум взяла псевдоним Айн Рэнд. Как она объясняла своим читателям, чье поколение ездило в СССР, как мусульмане ездят в Мекку, Мы, живые написан человеком, «который действительно жил под властью Советов». Законченный в 1934 году, роман допечатывается до сих пор. На английском продано два миллиона экземпляров; жаль, потомкам его героев этот роман известен куда меньше. Героиню зовут Кира Аргунова. Она сильная красивая девушка, землячка и ровесница автора. Кира поступает в Технологический институт, участвует в собраниях комсомольской ячейки и сходится с сыном царского адмирала, расстрелянного большевиками. Вместе они пытаются бежать за границу, но их берут посредине Финского залива. У Левы развивается чахотка. Чтобы спасти любимого, Кира отдается Андрею, начальнику следственного отдела ГПУ. Так завязывается любовная интрига нового типа. Беря деньги у Андрея, Кира лечит Леву, но ее все больше притягивает чекист. У того свои неприятности, его обвиняют в троцкизме. Накануне последней чистки он предлагает Кире бежать за границу, но она не может бросить больного Леву. Выслеживая своих врагов, Андрей арестовывает нэпмана Леву, которым партийные боссы, увязшие в коррупции, прикрывают финансовую аферу. Так мужчины Киры узнают друг о друге. Что делать? — спрашивает в таких случаях русская литература. Андрей освобождает Леву и кончает с собой. Лева бросает Киру. Та пытается пересечь латвийскую границу, и ее подстреливает часовой. Она истекает кровью, ночью на снегу в белом платье.

Позже другая американская эмигрантка, беженка из Кенигсберга Ханна Арендт, напишет книгу об Адольфе Эйхмане, уничтожавшем евреев в Европе. Зло банально, писала Арендт, изобразив кровавого злодея как скучнейшего из людей. Рэнд в своем вымышленном Таганове показала более сложную динамику, чем Арендт в своем реальном Эйхмане. Этот троцкист входит в оппозицию режиму и, искупая собственное участие в нем, борется против власти по ее собственным законам, как это делали позднейшие диссиденты. Потерпев поражение, он судит себя сам, забирая собственную жизнь вместо того, чтобы скрываться от своих уцелевших жертв, как это делал Эйхман. Поэтому он достоин сочувствия читателя и любви героини. Нацист и чекист в равной степени свободны не делать ту карьеру, которую сделали. Поэтому они отвечают за все, что по должности совершили. Они лишь чиновники, выполнявшие чужие приказы, но это никого не освобождает от ответственности. В изображении Рэнд чекист не банальный, но романтический злодей. Это сохраняет за ним важнейшие из прав человека — на сомнение, раскаяние и, наконец, на изменение.

Свою философскую родословную Рэнд, пропуская многие стадии от Платона как раз до Лосского, начинала прямо от Аристотеля. «Философия Аристотеля была интеллектуальной Декларацией Независимости. [...] Она определила главные принципы рационального взгляда на бытие и сознание: что существует только одна реальность, [...] что задача человеческого сознания в том, чтобы воспринимать, а не создавать реальность, и [...] что А есть А». Это и был «объективизм», определяемый Рэнд как система логических следствий из того, что «А есть А». Мало кто из философов не морщился, читая эти дефиниции — если, конечно, читал их. Главным и несомненным талантом Рэнд было умение упрощать. Она доводила идею до ее крайности, высказывая сильные мнения с шокирующей уверенностью. Многие в Америке считали ее формулы гиперболами; и правда, этот троп весьма свойственен Рэнд. В шестидесятых годах, когда интеллектуальный протест в Америке совсем слился с левыми идеями, она обвиняла социализм в фашизме, а администрацию Джонсона [3] в неразборчивой смеси обоих. «Сейчас мы представляем собой распадающуюся [...] смешанную экономику, беспорядочную смесь социалистических схем, коммунистических влияний, фашистского контроля и тающих остатков капитализма; [...] и весь этот клубок катится к фашистскому государству». Через два президентства она была с триумфом принята в Белом Доме, а ее ученик сделался экономическим гуру Америки. Всего этого Рэнд не простили те из интеллектуалов, которые превратили само понятие либерализма в зонтик для расплывчато-левых идей и никогда не полных разочарований. «Неужели вы интересуетесь Рэнд? — спросил меня нью-йоркский профессор истории. — Мы все зачитывались ею в юности; но вообще-то она что-то вроде фашиста».

Свою философию Рэнд называла объективистской, свою политическую теорию либертарианской, свою культурную критику — романтической. По определению Рэнд, романтизм есть утверждение свободной воли и ответственного выбора. Нацистов и чекистов ждет суд своей совести и потом, в качестве второй инстанции, суд истории. Эти суды тоже романтичны. Они исходят из представлений о том, каким должен быть человек, невзирая на обстоятельства, потому что сами эти обстоятельства создаются людьми и никем иным. Современная философия не есть рационализация невроза современного человека — это его причина, считала Рэнд. «Практическим результатом современной философии является сегодняшняя смешанная экономика»; в более решительном настроении она утверждала, что современная ей Америка реализовала все положения «Коммунистического манифеста». В большевистской России козлом отпущения стала буржуазия, в нацистской Германии ими были евреи, в современной Америке это бизнесмены, — писала Рэнд. Но и ей нужны были виноватые, — ими стали университетские интеллектуалы. На обоих континентах они предавались фантазиям, силу и опасность которых отлично знала недавняя беженка из СССР. Предупреждая о них страну, которая дала ей прибежище, но подвергала себя тем же опасностям, она повышала голос, находя гиперболы все более экстремальные. В 1968-м она обращалась к бунтующим студентам: «Идеи ваших профессоров правили миром в течение последних пятидесяти лет, причиняя ему все большее опустошение [...] Сегодня эти идеи разрушают мир так же, как они разрушили ваше уважение к самим себе». Ее современники наполняли университеты и журналы праведными протестами против капитализма и «холодной войны». В глазах Рэнд то была поношенная, беспомощная, невежественная элита, которая попала из вонючих подвалов в пустующие гостиные и, не заметив этого, продолжает прятаться «от света, грамматики и действительности». Их галлюцинации были заразительны и смертельны, как оружие массового поражения; но в отличие от последнего о методах дезактивации левой идеологии до сих пор нет единого мнения.

Тома вымысла и non-fiction были ее орудиями в затяжной, далеко не всегда успешной борьбе. Не очень надеюсь, что со мной согласится читатель, но Алиса Розенбаум согласилась бы: non-fiction по-русски правда. Анализ Рэнд был оригинален и лаконичен. Две составные части великой психической болезни XX века — коллективизм и мистицизм. Соединившись в незаконном, но устойчивом сожительстве, они породили химеры, которые обычно поворачиваются, как луна, первой из своих сторон, — тем более важно рассмотреть другую. Обвинение марксизма в иррационализме и платонизме было острым и неожиданным выпадом. После Рэнд его развивали более респектабельные философы, например Карл Поппер. По их следам сегодня движутся многие.

Опубликовав четыре романа-бестселлера и десяток философских книг. Рэнд сделалась предметом культа. В Калифорнии есть институт ее имени. Хиллари Клинтон ссылалась на нее как на ролевую модель. Социологические опросы, не знаю насколько достоверные, называли роман Рэнд Атлант расправил плечи самой популярной американской книгой после Библии. Полос важно, что в середине 1950-х в культовый кружок, регулярно собиравшийся с целью чтения Рэнд в ее присутствии, входил Алан Гринспен. С 1987 года он возглавляет Федеральную резервную палату, американский аналог Центрального банка. На вершине своего успеха Гринсиен вспоминает Рэнд с благодарностью: «Именно она убедила меня долгими разговорами и ночными спорами, что капитализм не только эффективен и практичен, но морален. Рэнд считала, что капитализм превосходит другие социоэкономические системы, такие, как феодализм и социализм, потому, что только капитализм основан на добровольном обмене между рациональными индивидами, заботящимися о собственном интересе» [4] . Россия XXI века, проходящая болезненную школу капитализма, вправе испытывать патриотическую гордость: самый успешный американский финансист XX века проходил ту же школу у уроженки Санкт-Петербурга. На презентации русского перевода Атланта в апреле 2000 года экономический советник российского президента Андрей Илларионов назвал Рэнд своим кумиром и сообщил, что рекомендовал читать эту книгу Владимиру Путину [5] ; в тот момент, по словам советника, президент читал Набокова. Что ж, наряду с Владимиром Набоковым и Иосифом Бродским Айн Рэнд является третьим — хронологически первым — примером значительного успеха русского писателя, работающего на английском языке.

Из своей ключевой интуиции, что А равно А и должно всегда таковым оставаться, Рэнд делала вывод о том, что главным злом в экономике является инфляция, которая нарушает это тождество. Инфляция есть цифровое выражение левых идей. Инфляция есть следствие раздутого государства. Ничто, даже экономический рост, не оправдывает инфляцию. Политика Гринспена основана на том же убеждении; остальное дело техники. Сегодня все это общеизвестно, но Рэнд проповедовала накануне очередного поворота Америки налево. В 1965-м, во время студенческих волнений в Беркли, она писала так: «Социальное движение, которое началось с тяжеловесных, головоломных конструкций Гегеля и Маркса, закончилось ордой неумытых детей, топочущих ногами и визжащих "Я хочу прямо сейчас"». После Платона, главным ее философским врагом был Кант, «первый хиппи в истории». Кантианскими убеждениями она объясняла даже случай Эйхмана. Согласно Рэнд, после Канта философия занималась только тем, что доказывала импотентность человеческого разума. XX век завершал длинный путь саморазрушения, который начал Кант, оторвав разум от реальности и, таким образом, лишив западного человека его оружия. Современные философы, например лингвистические аналитики, только тем и занимаются, что убеждают студентов в их неспособности понимать реальность как она есть. Восставая против западной традиции в ее же защиту, Рэнд искала опору в здравом смысле бизнесмена, ценящего свое личное понимание как главное из средств практической жизни. «Человеческий разум является главным средством выживания и самозащиты. Разум является самым эгоистичным из человеческих качеств: [...] его продукт — правда — делает человека особенным, негибким, недоступным власти». Ее критика сосредоточилась на этике индивидуальной жертвы во имя группы — идее, которая столетиями служила стыковочным узлом между социализмом и христианством. «Коллективизм не считает жертвенность временным средством [...]. Жертва есть самоцель, жертва есть способ жизни. Коллективисты хотят уничтожить независимость, успех, благополучие и счастье человека. Посмотрите на то рычание, ту истерическую ненависть, с которой они встречают всякий намек на то, что жертва не есть необходимость, что возможно общество, не основанное на жертве, и что только в таком обществе человек может достичь благополучия».