Капитализм. Незнакомый идеал
Шрифт:
Как большинство консерваторов, Рэнд придавала идеям каузальное значение. Она утверждала, что общества различаются своими философами больше, чем своими крестьянами или своими фюрерами. Те, кто не видят роль личности в исторической жизни, на самом деле стыдятся собственной роли, не уставала подчеркивать Рэнд. Для нее именно философия определяет характер экономики и политики, не наоборот. Только с такой позиции и можно говорить об интеллектуальной ответственности. Понятно, что преувеличение собственной значимости — обычная болезнь специалиста (а тем более любителя), будь он хоть и философ. Но поколения современных и пост-современных философов — марксисты и другие левые, выросшие на их наследстве, — чаще находили удовольствие в утверждении, что философия лишь отражает более глубокие реальности политэкономии, а значит, их собственная философии неважна и ненужна. Материалистические схемы, столь любимые социальными идеалистами, полезны как алиби: они лишают всякую мысль причинного значения, а значит, ответственности за собственные последствия. «Если вы хотите увидеть ненависть — не смотрите на войны или концлагеря, все это лишь следствия. Почитайте труды Канта, Дьюи [6] , Маркузе [7] и их последователей, и вы увидите чистую ненависть — ненависть к разуму и ко всему, что он за собой влечет, —
6
Дьюи (Dewey) Джон (1859—1952) — американский философ, представитель прагматизма.
7
Маркузе (Marcuse) Герберт (1898-1979) — немецко-американскнй философ и социолог, представитель Франкфуртской школы.
8
Милль (Mill) Джон Стюарт (1806-1873) — английский философ, экономист и общественный деятель, сын Джеймса Милля, основатель английского позитивизма.
Наша культура стала выгребной ямой, в которую элита спускает страх перед жизнью, жалость к себе и желания, не реализованные за их никчемностью, — писала Рэнд на своем богатом английском (когда она читала собственные тексты, слушатели удивлялись сильному русскому акценту). Самоирония прикрашивает современные фантазии, но не способна изменить их аромат, — предвосхищала Рэнд позднейшие споры. Ирония и, тем более, самоирония не были ее достоинствами; от постмодернизма она была так же далека, как от фашизма. В одной из статей Рэнд восхищается Джеймсом Бондом, каким она его застала: ему было не до шуток, ведь он защищал свободный мир. Нынешние Бонды ироничнее. В наших новостях и фантазиях они вместе с новыми Штирлицами все так же сражаются против тиранов, но при этом все, кроме тиранов, дружно смеются над собой — шпионы, авторы, зрители. Нам кажется, что нас выручит чувство, которое было столь не свойственно Рэнд и которое в России называется юмором, трепом или стебом. Похоже, она и тут была права. Юмор имеет силу только там, где он запрещен. Разрешенный и, хуже того, навязанный, он ужасно надоедает. Он не помогает на демократических выборах, не поможет и на химической войне.
Рэнд вряд ли мечтала о том, что ее будут читать в русских переводах. Память об оставленных в России близких вызывала нешуточную тревогу в течение десятилетий, и вплоть до шестидесятых годов Рэнд скрывала свою настоящую фамилию, чтобы ее разглашение не причинило вред родственникам в России. Но при первом же знакомстве с ней ее поклонник почувствовал, что «она более русская, чем я мог себе представить» [9] . Она рассказывала юному любовнику о том, что А=А, о петербургских прототипах своего первого романа Мы, живые и еще о Достоевском, который оставался ее любимым писателем (любимым романом были, нетрудно угадать, Бесы). Если первые произведения Рэнд — Мы, живые и Гимн— посвящены переработке болезненного российского опыта, то в двух последних романах — Источник и Атлант расправил плечи — об оставленной родине нет ни слова. Но везде очевидны идеологические уроки русской революции. В антиутопическом Гимне 1937 года показаны люди, которые не имеют частной собственности, лишены индивидуальной любви и забыли местоимения единственного числа. Когда главный герой влюбляется в жен-щину, он формулирует свои чувства так: «Мы думаем о Них».
9
Nathaniel Branden. My Years with Aуn Rand. San Francisco: Jossey-Bass, 1999, M.
В романе очевидна зависимость Рэнд от самого популярного тогда из новых русских писателей, доступных на английском языке, Евгения Замятина. Новостью жанра, которую придумала Рэнд в Гимне, была деградация коллективистского общества до уровня первобытности. Как у людей в Мы, у людей в Гимне нет имен. Оба романа были написаны от лица технического гения, восставшего против режима в двойную силу любви к знанию и любви к женщине; в обоих романах эти герои записывают свои прозрения для потомков. Гимн рассказывал об обществе после большой войны. Большинство погибло, а уцелевшее меньшинство в попытке предотвратить дальнейшее уничтожение обратило цивилизацию вспять. Все книги сожжены, техника запрещена, упоминание о прошлом запрещено под страхом смерти. Секс отменен, но в целях размножения практикуется дважды в год: партнеры подбираются властью и не видят друг друга. Разделенные на касты, ходящие строем, спящие в общежитиях, люди живут в условиях каменного века. Недавним изобретением, вызывающим мистический трепет, является свеча. Герой Рэнд работает подметальщиком улиц и вступает в незаконный контакт с крестьянкой. Технический гений, он устраивает тайную мастерскую, экспериментирует с найденными предметами и зажигает лампочку. Он пытается дать вновь найденный свет людям, но подвергается физическому наказанию. Тогда он бежит вместе с лампочкой и крестьянкой. Найдя заброшенный дом в горах, полный непонятных, увлекательных предметов, он дает начало новой цивилизации. Первым делом он изобретает слово Я.
Рэнд меняет экологическую среду антиутопии и, пожалуй, дает новый мотив политической теории. Люди, лишенные свободы, не способны к развитию технической цивилизации. Вслед за свободой они потеряют способность к изобретению и творчеству. Такой режим деградирует именно в тех своих аспектах, которые считает единственно важными: в технике, силе и власти. Свобода не есть гуманитарная игрушка, изобретение философов и писателей. Свобода есть необходимое условие технологического развития и в конечном итоге военного успеха. Это знал Кант, к которому так несправедлива была Рэнд; знал и Токвиль [10] , к которому она была равнодушна. Но даже Замятин, очень умный социальный конструктор, не видел технологического потолка, в который упирается несвобода. В его романе люди, не имеющие имен и собственности, живущие в прозрачных стенах и марширующие в ногу по два часа в день, делают выдающиеся изобретения. Мыслимо ли это? Здесь нужна, например, развитая система образования. Но чтобы выучить студента чему-нибудь, кроме строевой подготовки, ему надо дать свободу. Нужна система мотивации: хорошо работающий инженер должен жить лучше, чем плохо работающий, иначе оба будут работать одинаково плохо. В Чевенгуре Платонова, написанном за 10 лет до Гимна Рэнд, утопическая коммуна тоже деградирует к каменному веку, а ее голодные идеологи проповедуют, что труд, проклятое наследие буржуазии, подлежит отмене. Но Рэнд, конечно, не читала Чевенгура.
10
Токвиль (Tocqueville) Алексис (1805—1859) — французский историк, социолог и политический деятель, лидер консервативной Партии порядка.
Своего расцвета идеи Рэнд достигают в двух последних и самых популярных ее романах, Источник и Потрясенный Атлант. В обоих случаях центральные характеры — выдающиеся инженеры, герои практической работы, гении взаимодействия с земным миром. Они проектируют небоскребы и электрические машины, строят Манхэттен и то, что впоследствии назовут Силиконовой долиной. Они преследуют практический интерес и отрицают социальные условности, налипшие на их искусство и мешающие им работать. Они находятся в прямом контакте с тем, что Рэнд называет Реальностью: это физическая материальность мира, которую технический гений способен приводить в соответствие с высокими потребностями человека. Красивые, умные и сильные женщины, которыми украшены оба романа, тоже воплощают в себе Реальность. В конечном счете природе судить о том, правильно ли построено здание, и она жестоко наказывает плохого архитектора. Так, героини Рэнд награждают или наказывают своих поклонников. Судят они без ошибки, и их любовь неизменно принадлежит инженерам. Но тем мешают сильные люди послевоенной Америки, социологи, журналисты и бюрократы. Эти люди живут в плену всего того, что направлено против Реальности: в плену устаревшего стиля, левых идей и мелких страстей.
Как голливудские фильмы или романы социалистического реализма, книги Рэнд всегда заканчиваются победой правого дела: здание построено, общество спасено, а женщина сама приходит к герою. В центре Источника (1943) архитектор-конструктивист, который борется с архаическим стилем, нелепым в эпоху небоскребов. Герой проектирует здания из прямых линий, стекла и стали, по они остаются на бумаге, а Нью-Йорк застраивается стаэтажными дворцами с античными портиками. Главным врагом нашего функционального героя является ясный социолог, который годами убеждает публику в том, что демократический дух воплощают только дорогие фасады с колоннами. Будущее, конечно, за архитектором. Реальность имеет свои средства покарать того, кто нарушает ее права, и вступается за тех, кто знает и любит ее больше, чем социальные условности. В романе Атлант расправит плечи (1957) мы следим за центральным конфликтом послевоенной Америки и обсуждаем главную проблему ушедшего столетия. От своих технических изобретений герой переходит к осознанию капиталистической экономики как выдающегося достижения человечества — не только самого эффективного, но и самого нравственного из механизмов социальной жизни.
Заботясь о себе, умные люди добровольно вступают в договорные отношения и соревнуются за успех в избранном деле; это и есть капитализм, самая совершенная система из мыслимо возможных. Современная жизнь вся, от самолета до унитаза или таблетки с витаминами, изобретена такими людьми. Ум инженера, руководителя, организатора производства достоин большей оплаты, чем труд исполнителей. Нет большей справедливости, чем позволить изобретателю самому владеть изобретением и располагать полученной выгодой. Но публика и правительство живут иными идеями. Профсоюзы требуют все больших выплат, налоги повышаются с каждым годом, разница между доходом умных и зарплатой глупых все уменьшается, и инфляция доллара опровергает закон тождества. Под руководством социалистического правительства Америка знакомится с дефицитом, очередями, распределителями. Те же профсоюзы, что начали порочный круг своими требованиями незаработанной зарплаты, приступают к забастовкам. Стоят заводы, стройки, железные дороги. Социалистические бюрократы в Вашингтоне не понимают происходящего. Они пришли к власти, чтобы бедные стали богаче, а богатые беднее; но получилось только последнее. У правительства нет денег, и любая правительственная мера ведет к росту инфляции. Вместо того чтобы снижать налоги, правительство повышает их. Протестующие американцы взрывают мосты в Нью-Йорке. Фермеры идут в поход на столицы штатов. Начинается новая гражданская война.
Главный герой Атланта Джон Галт выступает с радиообращением к нации. Он объясняет кризис лживой социальной теорией и предательством американской традиции. Он обращается не ко всем, но только к тем, кто умен и богат или был бы богат при другом режиме. Он призывает к национальной забастовке собственников, менеджеров и инженеров. Вы в правительстве считаете нас эксплуататорами: что ж, мы перестаем экплуатировать, говорит он социалистам. Теперь, когда мы перестанем работать, мир станет совсем таким, каким вы хотели его увидеть. Все беды, которые вы принесли миру, суть результат вашего непонимания того, что А=А. Нет ничего более морального, чем рациональность и хороший счет; и ничего более аморального, чем мистические призывы к всеобщему благу, подкрепляемые инфляцией. Всякий диктатор есть мистик, и всякий мистик есть потенциальный диктатор. Социализм пытается загнать людей обратно в рай, где они стали бы роботами, лишенными знания, творчества и радости. Я, говорит Джон Галт, не испытываю вину за свое знание. Я не буду жертвовать собой ради других и не хочу принимать их жертвы. Нас объявили аморальными людьми, а наше творчество недостойным делом. Пусть живут без нас. Мы объявляем забастовку.
В этой многостраничной речи Алиса Розенбаум высказала все, что привезла из ленинской России в рузвельтовскую Америку. Несомненно, это лучшая из формулировок философской и политической позиции Рэнд. Философы часто основывали свои дискурсы на потребностях угнетенных, будь то пролетарии, женщины или гомосексуалисты. В мире смешанной экономики угнетенным меньшинством стали капиталисты. Это их классовый интерес нашел свой голос в романах и эссе русской эмигрантки. Тысячи честных людей своим талантом сумели добиться хорошей жизни для себя и своей семьи, а попутно создали небывало разнообразную, стабильную, удобную среду обитания для миллионов, лишенных этого таланта. Большинство не понимает, что, ущемляя права успешного меньшинства, оно подрывает источник собственного благополучия.