Капитальный ремонт
Шрифт:
– Даже если эта растерянность граничит с преступлением?
– спросил кто-то сбоку.
Ливитин повернул голову и увидел мичмана Морозова; он стоял за спиной Веткина, облокотившись на аквариум; обед кончили, и кают-компания почти опустела.
Последние два дня Ливитину не приходилось видеть Морозова: так же как Ливитин на мачте, он пропадал часами у себя в кочегарке, где банили котлы и наспех меняли прогоревшую кирпичную кладку. Видимо, ему сильно досталось за эти дни: он осунулся, темные круги легли под глазами. Сейчас румянец пошел по его курносому лицу пятнами, - и по этому и по тому еще, как он забарабанил пальцем по стеклу аквариума, Ливитин понял, что Петруччио стал еще нервнее прежнего.
– Я вполне солидарен с Николаем Петровичем, - продолжал Морозов, стараясь сдерживаться и не повышать голоса.
– Можно смеяться над глупостью, но если эта глупость - показатель системы, то не смеяться надо, а...
– На Морозов-ве!
– воскликнул вдруг Ливитин тем тоном, каким окликают с борта шлюпку.
– Возьмите два рифа: вас кренит на левую!
– Почему два рифа?
– возмутился Морозов, отмахиваясь.
– Какой там крен на левую, когда мы спокойно идем ко дну на совершенно ровном киле? Позвольте хоть перед смертью поматериться, ведь умирать-то будем мы, а не адмиралтейские гении!.. Это еще цветочки, что Вадим Васильевич рассказывал! Ягодки впереди ждут, наливные ягодки, спелые, десять лет с цусимской рассады под сиянием штабных аксельбантов зрели... Вызрели, благодарю покорно...
– Где же вы эту самую Цусиму увидели, позвольте полюбопытствовать? спросил Греве, прищуриваясь. Морозов оглянулся на вестовых, начавших собирать с дальнего мичманского конца, и понизил голос.
– Где-с? Извольте: в широте и долготе первого боя с "Мольтке" и с "Кайзером", точнее сказать не могу-с, механикам оперативные тайны неизвестны. Но нам известна такая прописная истина, что государства, которые проиграли войну, были разбиты еще до поля сражения... То есть несли причину своего поражения в себе, во всей военной системе данного государства, служащей отражением его внутреннего политического строя... Вам эта мысль нова, Владимир Карлович?
Греве пожал плечами.
– Не столько нова, сколько абсолютно невоенна: досужее измышление какого-нибудь социолога из красных.
– Почти, - Морозов даже не скрыл улыбки, - почти: начальник академии Генерального штаба, профессор стратегии, свиты его величества генерал-лейтенант Леер... Изволили почитывать?
– Уел, механик! Ей-богу, уел!
– воскликнул Веткин, расхохотавшись.
Ливитин улыбнулся в тарелку, Греве покраснел, но не нашелся сразу чем ответить, как Морозов продолжал, снижая еще голос до напористого полушепота.
– Где Цусима, говорите? В эмбрионе - под боком: мачтах наших, например... Плавали, плавали с эйфелевыми башнями, и вдруг - раз! Негодны... В котлах наших: ходили, ходили, как птичка по тропинке бедствий, а перед самой войной опамятовались, оказывается, до капитального ремонта доходились... Чиним вот теперь домашними средствами, из жилетки брюки, и то наспех... Воевать надо, - а мы без воды плачем: один "Водолей" на всю эскадру мечется, как деревенский водовоз на пожаре... И это - еще не война, война впереди, и будем мы в ней лопать ягодки, которые в мирное время созревали... Система! Поистине - "Флот и морское ведомство", - не зря эту книжку старик Семенов кровью написал! Как до Цусимы было: флот - и адмиралтейский шпиц, корабли - и канцелярии, живые люди - и манекены в орденах, пушечное мясо - и лощеные теоретики, - так и теперь осталось... Только ядовитее это "ведомство" стало, потому что очень народ ожесточился в погоне за чинами и каждый друг другу яму роет, а что в эту яму корабли летят, - плевать! Был бы орденок лишний да береговое местечко потеплее. Тут не смеяться надо, а плакать горькими слезами, Вадим Васильевич!
– Словом, ни такое, вашскородь, у меня настроение...
– ехидно подхватил лейтенант Веткин, покачиваясь на стуле, - такое настроение, что дал бы я в морду, да не знаю кому", - как мне пьяненький Ипатов раз исповедался. Так, что ли, Петр Ильич?
– Действительно, не знаю кому! Пожалуй, жизни не хватит все морды бить, которые того просят!
– ответил Морозов зло.
– А может, к зеркалу надо подойти да самого себя двинуть: мы в этом тоже виноваты...
– Благодарю вас!
– протянул насмешливо Греве.
– Что вы разоряетесь в обличительных филиппиках по адресу Генмора, это вам по штату положено студенческие привычечки, да и, по крайней мере, в вашем стиле: "Мы-де, серые герои, умираем за косность аристократических штабных светил!.." Мысль, положим, несвежая, демагогическая и глубоко неверная, - впрочем, все простим! Но что мы виноваты, - простите, не пойму! Глуп-с, видимо, для столь поражающей логики.
– Конечно, мы, флот!
– горячась и еще больше покрываясь пятнами, сказал Морозов.
– Что Генмор? Далеко Генмор! А вот то, что мы с вами тут, на кораблях, дурака валяли в течение многих лет, - это верно. Вон, адмирал Макаров который год в Кронштадте стоит и перстом в прохожих тычет: "Помни войну!" Что-то я не замечал, чтоб господа офицеры в самом деле о войне помнили. За оскорбление почитаем, когда нас в море вывезут и адмирал военному искусству начнет обучать. Что греха таить, Владимир Карлович, верно ведь!.. Смотрами да ресторанами занимались, - давайте теперь вместе со штабами ответ держать. И не будем из нашей гибели анекдот строить, как это Вадим Васильевич делает.
– Поверьте, Петр Ильич, - презрительно отозвался Веткин, вставая и тщательно придвигая к столу стул, - поверьте, что я со своими "анекдотами" умру много спокойнее, чем вы, и, полагаю, с большей пользой для корабля. Вас и сейчас истерика колотит. Прекрасный пример для нижних чинов! Если б все офицеры, как вы, рассуждали, тогда, действительно, только в Цусиму и плыть. Но, слава богу, у нас на корабле есть офицеры со здравым умом, которые отлично умеют расценивать неизбежные для начала всякой войны недохватки организации, но до ваших геркулесовых столбов не дойдут. Не дойдут. И таких большинство...
– Например, Мишенька Гудков, - вмешался в разговор лейтенант Ливитин, покончив с жарким и пододвигая к себе мороженое.
– Вот это дух! На цепь сажать надо. Землю роет и ни о каких там Цусимах не задумывается. Учитесь, Петруччио... Бросим о высокой материи, я вас вот что спросить хотел: ежели я остатки труб на мачте этой окаянной свинцовыми пробками забью, - потекёт али не потекёт?
Морозов посмотрел на него, как молодой бычок, набежавший на канаву: недоумевая и даже наклонив слегка набок голову.
– Чеканить надо, сырость внутрь пойдет, - ответил он с разбегу.
Ливитин пососал со вкусом ложечку и собрался продолжить этот спокойный технический разговор, но Греве опять вернулся к оборванной Ливитиным теме.
– А я никакой трагедии не вижу, - объявил он авторитетно.
– Антагонизм штабов и флота - явление естественное: снизу всегда кажется, что кто-то наверху чего-то недодумал, в чем-то запутался, это еще в "Войне и мире" верно схвачено. Помните? "Ди эрсте колонне марширт, ди цвайте колонне марширт..." Важно не это. Важен именно тот дух личного состава, о котором Ливи упомянул. И ронять этот дух такими паническими разговорами, как ваши, не следует. Русский флот, - Греве выпрямился на стуле, - русский флот в самые тяжелые минуты умел с честью выносить и бой... и ошибки организации. Поздно сейчас заниматься критиканством, Петр Ильич, поздно и бесполезно! Да и не так все мрачно обстоит, как вам кажется... Тот же Бошнаков только что вернулся с адмиралом из Ревеля, послушайте, что он говорит о крейсерах и о минной дивизии. Это у нас на линкорах возможны такие речи, как ваша, там вас не слушали бы так благодушно, как Николай Петрович. Какой подъем! Если у нас матросы грузят, как черти, и сами идут с Ливитиным на мачту, то там матросы охотниками просятся на заградители, обступили Бошнакова, качали, спрашивали, скоро ли война... Бригада крейсеров буквально в бой рвется...