Капитальный ремонт
Шрифт:
– На правом шкафуте, вашскородь, - сказал Сережин поспешно и участливо, как тяжелобольному.
Ливитин быстро пошел на другой борт, и Сережин проводил его сочувственным взглядом.
– Озлился, - сказал он вполголоса Белоконю, - как озлился! Счас у них со старшим мордокол будет. Карактерный, когда ему впоперек! Бери людей, а то еще чего дождемся...
Ливитин лавировал по палубе, беззвучно ругаясь. Отсутствие Волкового и Тюльманкова вышибло у него почву из-под ног. Оба они - слесаря в прошлом были выбраны лейтенантом для резки стальных труб мачты; собственно, в них и заключался секрет презрительного отказа Ливитина от помощи механиков, и именно они должны были сегодня утереть
Шиянова Ливитин нашел перед второй ротой. Боцмана шли за ним истовым и торжественным крестным ходом, предводимые Корней Ипатычем. Когда Ливитин нагнал их, Шиянов наставлял в чем-то Нетопорчука, который молча шевелил губами, повторяя про себя приказание, чтобы запомнить и, упаси бог, не перепутать. Ливитин остановился в выжидательной позе. Разговор шел о выкидывании на баржу лишнего дерева.
"Цусимские страхи", - зло подумал Ливитин и усмехнулся. В этом распоряжении было что-то от желания страуса спрятать голову в песок.
Призрак пожара деревянных предметов на корабле висел над флотом с Цусимы, когда железные корабли, перегруженные деревянной отделкой, горели от раскаленных японских снарядов, как костры. И хотя горела не столько деревянная мебель, двери и внутренние трапы, сколько десятками слоев наложенная на все корабельное железо краска, однако в поцусимских кораблях строители, напутанные прецедентом, расшибли в усердии лбы: двери, трапы, каютные шкафы и командные рундуки, даже письменные столы - все было сделано из железа. И это несгораемое железо было покрыто опять-таки тем же, два раза в год наращиваемым слоем краски, воспламеняющейся охотнее дерева, что не раз ядовито подчеркивал в кают-компанейских спорах Ливитин, отстаивая минимальный комфорт офицерских кают. Он позволял себе вслух полагать, что дело не в том, чтобы строить несгораемые корабли, а в том, чтобы уметь ими маневрировать так, чтобы их не расстреливали в упор. И тут же ехидно предлагал проект несгораемого рояля из лучшей крупповской стали.
– Понял?
– говорил между тем Нетопорчуку Шиянов, и Корней Ипатыч за его спиной подбадривай Нетопорчука движением стертых коротких бровей и значительным поджиманием толстых своих губ.
– Пройдешь по шхиперским, по тросовым, там ведь у вас черт его знает что накидано... Всякое лишнее дерево - понял?
– в баржу! Сообразишь сам на месте. Что очень нужное - оставь. Остальное - вон!
– От пожара... Снаряд - он попадет, и затлеет... Понял?
– добавил от себя Корней Ипатыч.
– Так точно, - сказал Нетопорчук, медленно соображая, и вдруг, осененный мыслью, поднял голову: - А с палубой как, вашскородь? И шлюпки опять же?
– Я тебе о шлюпках что-нибудь говорил?
– повысил голос Шиянов.
– О палубе говорил? Рассуждаешь, болван!
– Сказано - по шхиперским и по тросовым, понял?
– добавил опять Корней Ипатыч и показал для верности кулак.
– Бери десять человек - и марш!
Ливитин злорадно усмехнулся: Нетопорчук ударил в точку. Ливитин никогда не восхищался Шияновым, считая его тупицей и солдатом, а сейчас просто ненавидел за пакость, подложенную с Тюльманковым. Вопрос Нетопорчука с точностью фотоаппарата восстанавливал вчерашний спор за обедом, когда Ливитин тонко язвил по поводу деревянного настила палубы. Медные полосы на ней, идущие от борта к борту, прикрывали стыки тиковых досок и были рождены тем же, Цусимой навеянным страхом пожара. Предполагалось, что по мобилизации корабль, споров эти медные швы, мгновенно скинет с себя парадную деревянную кожу, и освобожденная палубная броня тускло засверкает на его спине боевыми тяжелыми латами военного несгораемого снаряжения.
Но командир и Шиянов решили палубы не обдирать.
Палуба, белые доски, мытые и скобленные изо дня в день, палуба - краса корабля, палуба, чистая, как операционный стол, - не могла быть снята перед призраком пожара. Голая скользкая броня, прикрытая ею, была бы до отказа безобразной. Кто из настоящих морских офицеров мог принести такую жертву? "В конце концов, - оправдывал Шиянов себя и командира, - пожар на верхней палубе легко потушить. Но пожар внизу..." - и здесь он значительно поднимал палец, считая разговор оконченным.
– Андрей Васильевич, разрешите на минуту, - сказал Ливитин, и Шиянов отошел от боцманов.
– Я прошу освободить Тюльманкова от наказания, он нужен мне сейчас на мачте.
Шиянов повернул к нему усталое и недовольное лицо:
– Какой Тюльманков? В чем дело?
Ливитин объяснил. Шиянов поморщился:
– Николай Петрович, это не в моих привычках, вы отлично это знаете. Я никогда не отменяю наказаний.
– Я прошу не отменить, а отсрочить, Андрей Васильевич, черт с ним, пусть после хоть всю ночь драит.
Шиянов смотрел на него, соображая.
– Нет, - сказал он потом, - что вам загорелось? Как же так? Он, наверное, уже орла чистолем вымазал, надо кончить... Выдраит - прошу, берите куда угодно... И потом... это деморализует матроса. Наказание должно быть мгновенным, иначе он не поймет его смысла. Простите, Николай Петрович, у меня дела...
Шиянов повернулся к фронту. Ливитин опять почувствовал застилающую фронт и Шиянова пелену в глазах. Когда он так близко к сердцу принимал корабельные дела?.. Спокойствие и циническое равнодушие давно, еще с мичманских лет, были его щитом - и вдруг?.. Нервы, очевидно, распустились за эти дни. Если сейчас заговорить со старшим офицером, будет явный скандал и резкие слова. Положим, они будут справедливыми, но стоит ли тратить нервы? Шиянова не переломишь, на таких идиотах вся флотская служба стоит. Черт с ним, с орлом и с Шияновым, в конце концов не до ночи же будет Тюльманков чистить орлиные перышки... Ливитин отошел, соображая, как ему обойтись без Тюльманкова и все-таки не призвать механических варягов на клепку мачты.
Тюльманков же сидел на узкой беседке, спущенной за корму. Огромный - в ширину расставленных рук - медный орел, привинченный к броне, угрожал ему раскрытыми клювами обеих своих голов. На беседке стоял ящичек с банкой чистоля и ветошью. Круглые крылья орла были уже покрыты белой, едко пахнущей густой жидкостью, и она на глазах зеленела, отъедая окислы медной поверхности. Чистоль требует времени - чем дольше оставить его на меди, тем легче потом навести на нее блеск. Поэтому Тюльманков сидел в вынужденном бездействии и рассматривал коронованную птицу.
Зубчатокрылый императорский орел о двух яростных головах был оттиснут на корме "Генералиссимуса" подобно фабричной марке некоей солидной фирмы. Он гарантировал военное качество "Генералиссимуса", гарантировал победу, удостоверяя принадлежность корабля к российскому императорскому флоту флоту Нахимова, Лазарева, Сенявина, флоту Наварина, Гангута и Варны. Это был фальсификат, потому что доверие к этой фабричной марке было подорвано Цусимой и Порт-Артуром, но какая солидная фирма стесняется удостоверять своей маркой явно негодные к употреблению вещи?