Капитальный ремонт
Шрифт:
– Это все не то, Николай Петрович, - перебил Шиянов.
– Кто он в прошлом?
В прошлом! Еще одно прошлое встало перед Ливитиным, как бы в ответ на его мысли на мачте. Он развел руками:
– Право, не знаю. Разрешите, я сейчас вызову фельдфебеля.
Шиянов поморщился, и пальцы его задвигались быстрее.
– Я полагал, что вы сами знаете матросов своей роты, Николай Петрович... Каковы его политические убеждения? Вы считаете его вполне благонадежным?
Ливитин обозлился.
– Я могу точно доложить вам, господин кавторанг, все достоинства и недостатки Тюльманкова как матроса и комендора. Но, по-моему, в обязанности ротного командира не входит полицейская слежка, - сказал он резко.
Шиянов передернул щекой.
– Не обостряйте вопроса. Ваш Тюльманков черт его знает что выкинул, и мне необходимо знать, случайность это или злонамеренность? Расскажите про его художества, Владимир Карлович!
Греве рассказал.
Ливитин поднял брови.
– М-да. Неожиданный вольт, - сказал он в раздумье.
– Вообще Тюльманков матрос тихий... Очевидно, его что-нибудь обозлило. Я докладывал вам, что он очень нервен и вспыльчив. Вероятно, наложенное вами наказание вызвало в нем этот протест.
Шиянов нехорошо усмехнулся:
– Ваш Тюльманков - матрос или институтка? "Нервен, вспыльчив, протест..." Что у нас - военный корабль или пансион благородных девиц? выкрикнул он вдруг, уставясь на Ливитина круглыми глазами.
– Вы понимаете, что такая похабная надпись на орле - не надпись на заборе?
– А мне кажется, что он написал бы это и на самоваре, если б вы послали его драить не орла, а самовар, - сказал Ливитин упрямо.
– Хулиганская выходка, я согласен... Но разрешите доложить: Тюльманков работал на мачте не за страх, а за совесть, здесь просто вопрос обиженного самолюбия. Он отлично знал, что он и Волковой - в центре событий, оба они утирали нос механической силе... подумайте, комендоры - и сами справились с мачтой!.. И вдруг - в последний вечер вы лишаете его заслуженного триумфа... Ясно, человек озлился, - и вот результат...
Шиянов посмотрел на него насмешливо:
– Очень тонкая психология, прямо чеховский роман! Все обстоит гораздо сложнее, чем вам кажется, - значительно сказал он, не замечая, что говорит словами Греве.
– Вы изволите обижаться на "полицейский сыск", как вы выражаетесь. А знаете ли вы, что здесь - работа целой организации?
– вдруг опять выкрикнул он.
– Это агитация! Это бунт! А вы, прямой начальник Тюльманкова, не видите того, что творится у вас под самым носом, вы прикрываете это психологией... Революция, а не психология!.. Потрудитесь дать мне точную характеристику вашего мерзавца! Кто он? Рабочий? Какого завода? С кем дружит в роте? Религиозен ли? С кем ведет переписку? О чем? Семья?
Ливитин с самого начала крика встал и стоял, сдерживаясь. Когда Шиянов прекратил град своих вопросов, он взял фуражку.
– Эти сведения вам доложит мичман Гудков, господин капитан второго ранга, - сказал он официальным тоном.
– Я сейчас прикажу ему это выяснить и прошу разрешения продолжать мне работу на мачте. Мы ожидаем войны, господин кавторанг, и мне кажется, мачта сейчас несколько важнее, чем дознание. Если я ошибаюсь, будьте добры разъяснить мне мое заблуждение.
– Прошу, - отрезал Шиянов и вдруг, как бы поняв, про что говорит Ливитин, сразу изменил тон: - Ах, мачта? Да, да, поторопитесь... Как настил?
– К полночи кончу.
– Кончайте, Николай Петрович. Адмирал торопит, возможно, в ночь будет мобилизация, а там выход в море... Черт бы его подрал, вашего Тюльманкова, в такое время!..
– искренне выругался он.
Ливитин вышел, и Шиянов тотчас снял телефонную трубку.
– Старшего боцмана послать! Живо!
– крикнул он в нее и, повесив, озабоченно почесал кончик носа. Греве поднял на Шиянова спокойный и выжидательный взгляд.
– Ах, да!
– сказал Шиянов на это.
– Вот история... Так вы думаете организация?
– Несомненно, - сказал Греве негромко.
– Я не могу советовать, но я бы произвел обыск...
Шиянов посмотрел на него испуганно.
– Обыск необходим, - повторил Греве настойчиво.
– Лейтенант Ливитин, очевидно, не интересуется политической физиономией своих матросов, и надо ее выяснить.
Шиянов в раздумье пощелкал портсигаром.
– Нет, - сказал он решительно.
– Обыск невозможен. Черт его знает, куда этот обыск повернется... Позор! Перед самой войной, накануне боя - обыск на военном корабле! Команда возмутится... Эта весенняя история из-за каких-то штанов разыгралась, а тут - обыск! И разговоры пойдут на флоте, сплетни, пальцем показывать будут... Неверно, Владимир Карлович!
– Послушаем мичмана Гудкова, - сказал Греве, усмехнувшись.
– Вот он стучит.
Но вошел Корней Ипатыч, и Шиянов поднял ему навстречу кулак и выразительно потряс им в воздухе:
– Вот, Корней Ипатыч, видали? Я ваших боцманов в дым разнесу, если завтра к обеду мачту мне не вооружат... Передайте!
– Не извольте беспокоиться, господин кавторанг, - сказал Корней Ипатыч успокаивающе, - все в лучшем виде будет. Как господин Ливитин закончат, мы уже не подгадим. Дозвольте только кого из господ офицеров в порт, изматюгать там кого следовает, чтоб такелаж к ночи доставили... А мы уж справимся.
– Ну-ну, то-то, - Шиянов опустил кулак и задумался.
– Кого вот я пошлю?.. Заняты все...
– Мичмана Гудкова спосылать бы... они не на погрузке.
Шиянов было просветлел, но, взглянув на Греве, досадливо и вспыльчиво крикнул:
– Прошу не советовать! Черта мне в ваших советах! Лейтенант Веткин поедет... Зайдите к нему и скажите, чтоб без такелажа не возвращался!..
Корней Ипатыч вышел, и тотчас вслед за ним в дверях показался мичман Гудков, озабоченный и важный.
– Ну?
– коротко спросил Шиянов.
Гудков, наклонив свой беспощадный пробор, доложил быстро и точно все сведения о Тюльманкове, даже почти не шепелявя (шепелявость его была не столько природной, сколько искусственной и шла исключительно от гвардейского щегольства). Выяснилось, что Тюльманков до призыва работал на Балтийском судостроительном, имеет образование четырехклассного городского, замечен в чтении нежелательных книг. В марте (Гудков заглянул в записную книжку), в марте отобран от него сборник "Знание" с повестью Куприна "Поединок". Холост, но ведет оживленную переписку. Письма осторожны, но имеют нехороший оттенок и мысли между строк; главная переписка ведется с какой-то Н.И.Полуяровой в Петербурге и с ушедшим в запас в прошлом году матросом Эйдемиллером...