Капитальный ремонт
Шрифт:
"Генералиссимус" был уже близко. Горны на мачте потухли, черная громада корабля, отмеченная неяркими точками ламп над баржами, как будто осела в воду. Катер, качнувшись, повернул к трапу. Сияние далеких гельсингфорсских огней побежало вправо, а слева ударил в глаза длинный голубой луч прожектора с миноносца, дежурившего у выхода с рейда, пошнырял по воде и бесшумно переметнулся в море. Охрана. Наверное, на "Генералиссимусе" тоже сыграли отражение минной атаки и к орудиям стала на ночь дежурная смена...
Близость войны чувствовалась во всем, и
Орел, оскорбленный Тюльманковым, смотрел на приближающийся катер со злобной удовлетворенностью. В полусвете гакабортного огня было видно, что его кто-то дочистил, хищно разверстые клювы посверкивали, готовясь ухватить новую добычу. Катер уменьшил ход и подошел к левому трапу.
Взглянув на часы у вахтенной рубки, Волковой отпросился у Хлебникова оправиться до смены и, передав ему винтовку, побежал на бак. У третьей башни кто-то негромко окликнул его. Всмотревшись, Волковой увидел Кащенко, который, прячась от света лампы, подвешенной на второй трубе, стоял в тени башни. Палуба была здесь пустынна, цепочка матросов перетаскивала угольные корзины много дальше к носу, но что-то насторожило Волкового, и он тоже шагнул в тень от башни.
Кащенко, обычно спокойный и медлительный, схватил его за руку и быстро заговорил:
– Думал, не дождусь... Давай сообразим, чего делать.
– А чего делать?
– хмуро возразил Волковой.
– Сорвался с нарезов, и себе, и делу напортил... Одна надежда, что не продаст.
– Я не о том. На берег я со штурманом съезжал, за картами.
– Ну?
– оживился Волковой.
– Опять виделся?
– Утром из Питера приехала. Пакет дала. А что в нем - не знаю. Взглянуть негде.
– Куда девал?
– Тут он.
– Кащенко осторожно положил ладонь на грудь.
– По кубрикам везде рыщут, форменная облава идет. К Марсакову в рундук лазали, к Кострюшкину тоже... Главный шпик Греве самолично распоряжается. Пока на себе таскаю, а к ночи - куда?
Волковой задумался. Матрос - весь на виду, даже и ночью: раздеваться надо перед всеми, в койку прыгают в подштанниках да в тельняшке, где ж тут пакет спрятать? В рулевом отделении
– Покажи, - сказал он.
Кащенко, осмотревшись по сторонам, вынул из-за ворота рабочего платья небольшой, в четверть листа, пакет, обернутый в плотную бумагу, и тотчас же спрятал его за спину. Волковой решительно протянул руку.
– Давай сюда. Как в секретном шкафу будет - под охраной часового. А завтра придумаем чего.
Теперь к Кащенко вернулись его медлительность и осторожность. По-прежнему держа пакет за спиной, он покачал головой:
– Ты же на людях будешь. Да и Хлебников рядом...
– Не волынь, Артем!
– обозлился Волковой.
– В караул опоздаю, мне еще в гальюн... Кто на меня подумает - я ж прямо из жандармского! Давай, говорю!
И он протянул руку. Кащенко отдал пакет, Волковой быстро засунул его в разрез форменки, под тельняшку, на голое тело возле самого сердца, оправил форменку щегольским напуском и рысью помчался на бак. Но тут же он столкнулся с лейтенантом Ливитиным и остановился, давая ему дорогу между лежащими на палубе снарядами. Лейтенант, очевидно, только что спустившийся с мачты, перемазанный, но довольный, окликнул его:
– Что ж, Волковой, выходит, без тебя доклепали?
– сказал он с веселым сожалением.
– Догадало тебя в караул угодить! Ну ничего, две чарки за мной!
– Так точно, вашскородь, обидно, - согласился Волковой и вдруг добавил: - Вашскородь, а кому на левое орудие наводчиком прикажете? С утра прицелы согласовать надо, я в карауле, а Тюльманков вон...
Улыбка тотчас исчезла с лица Ливитина.
– Утром и скажу, - оборвал он Волкового и пошел дальше, чуть слышно насвистывая, что означало у него с трудом сдерживаемое раздражение. И точно - Волковой тут же услышал у себя за спиной его резкий окрик:
– Куда вещи тащишь? В отпуск собрался?
Волковой оглянулся: перед Ливитиным вытянулся кто-то с сундучком в руке, но рассматривать было некогда - до смены оставалось минут семь-восемь, и он побежал на бак.
Перед лейтенантом стоял боцман Нетопорчук. Оробев от внезапного окрика, он не успел собраться ответить, как Ливитин продолжал:
– Дела тебе нет, что ты свое барахло таскаешь?
– Виноват, вашскородь, так что - дерево, - ответил наконец Нетопорчук и в доказательство выставил в полосу света, бившую из кормовой рубки, сундучок. Он и точно был деревянный.
– Ничего не понимаю. Ну и что ж, что дерево?
– На баржу несу, вашскородь, - медлительно объяснил Нетопорчук с видимым облегчением.
– Как господин старший офицер лишнее дерево на баржу скидавать велели...
Ливитин смотрел на него со всевозрастающим раздражением и вдруг снова раскричался:
– Дерево? А почему ты башку свою на баржу не скинешь? Неси обратно, балда!
Приказ вроде бы и обрадовал Нетопорчука, однако он продолжал стоять, глядя на лейтенанта в сомнении.