Капитан «Аль-Джезаира»
Шрифт:
Итальянец Бенелли перешел из католичества в ислам. Не по убеждениям, а лишь оттого, что был неугомонным авантюристом и властолюбцем и испытывал сатанинскую радость оттого, что мог безнаказанно губить мирных людей и даже вмешиваться в судьбы целых государств. И у прежнего, ныне отстраненного властителя, и у нового дея Омара-паши он занимал весьма своеобразную должность. Официально он на государственной службе даже не числился, однако через его руки проходило очень многое. Он бывал в Касбе, когда ему хотелось. Многие высокие чиновники дрожали, завидев Мустафу — под таким именем был известен Бенелли в Алжире. Европейские консулы с ним не общались; они не знали даже, кто он — турок, араб или мавр. Известно было только, что человек он опасный, но голова у него светлая, и он может, если пожелает, говорить с кем угодно на его родном языке. Жил он неподалеку от замка в небольшом старом доме, побывать в котором удалось лишь очень немногим. В народе его называли Ученым Мустафой, ибо не знали об этом молчаливом человеке ничего, кроме того, что он вечно корпит над старинными трактатами и лишь изредка исчезает куда-то на несколько недель, а то и месяцев. Так он и жил, целиком уйдя в свои науки. Стоило где-нибудь объявиться старинным рукописям или книгам, на каком бы языке они ни были написаны, сразу же там оказывался посланец Ученого, чтобы приобрести находку для своего господина; он платил больше, чем могли бы предложить все другие. Случись же, что счастливый обладатель не выразит готовности распроститься со своим сокровищем, у Мустафы в запасе был некий безотказный прием, всегда приводящий к успеху. Становиться ему поперек дороги торговцы даже и не пытались — себе дороже.
Мустафа-Бенелли знал в Алжире все и обо всех.
Глава 7
РАБЫ
— Над всем, что связано с «Астрой», висит, как мне показалось, какая-то таинственная пелена. Совершенно необычно, скажем, то, что судно привели в Алжир без экипажа, — закончил Пьер Шарль де Вермон свой рассказ о розысках в столице.
— Неужели действительно погибли все, включая Рафаэлу и Ливио? — снова засомневался Парвизи, хотя его друг и сообщил подробно обо всем, что ему было известно.
— Одни считают, что это именно так, другие говорят, что слышали, будто пленников отправили в горы Фелициа к шейху Осману. Наш агент склоняется ко второй версии, хотя и он не знает ничего точно.
— Горы Фелициа? Где это?
— День пути к югу от Алжира.
— Ты бывал там?
— Да.
— Нельзя ли оттуда кого-нибудь освободить? Если твои сведения верны, там должен бы находиться наш старый слуга Бенедетто Мецци.
— На сотню рабов почти столько же стражников!
Де Вермон был хорошо осведомлен.
В тот день в утренних сумерках на рейде Сиди-Феруха бросили якоря два парусника — корсар и залатанный кое-как генуэзец. Перед уходом в рейд корсарский капитан получил от высших сфер строгое указание — по возвращении быть на рассвете с добычей на этом самом месте. Случись, что к назначенному часу управиться он не сумеет, тогда ему предписывалось крейсировать вне видимости берегов до следующего утра, и с рассветом вернуться к тому же пункту.
Он точно выполнил распоряжение. Что дальше?
Чернобородый капитан внимательно оглядел в подзорную трубу весь берег. На востоке только что всплыл из воды краешек солнечного диска. Будто по мановению волшебной палочки, все вдруг преобразилось, запламенело, заблистало. Краски менялись с каждой секундой. На великолепный широкий, сияющий непорочной белизной пляж с ликующим гулом набегали неугомонные волны прибоя. Они громоздились одна на другую, разбивались в малахитовые брызги и, обессиленные, недовольно ворча, откатывались назад. На западе в бухту вдавался небольшой известняковый мыс с сооруженным на нем фортом с четырехугольной башней — Торретта-Чика. И мыс, и форт пламенели в лучах восходящего солнца.
Ни один человек на пиратском корабле не удостоил это чудесное зрелище даже взглядом. Все напряженно смотрели на пляж. Там возникла какая-то суета. Выскочили всадники. Некоторые из них размахивали большими белыми флагами или платками. Один наездник спрыгнул с коня и сел в лодку. Гребцы дружно навалились на весла, и лодка понеслась к корсару.
— Аллах да пребудет с тобой! — приветствовал капитана прибывший.
Чернобородый поблагодарил и вопросительно посмотрел на визитера.
Не называя своего имени, незнакомец сразу перешел к делу:
— Садук бен Абдулла, я прибыл, чтобы забрать капитана «Астры» и Парвизи.
— Капитан, женщина и ребенок — в твоем распоряжении. Мужчина убит, — ответил корсарский реис.
— Остальных пленников, — спокойно продолжал незнакомец, никак не отреагировав на известие о смерти человека, которого должен был забрать, — передашь моим людям. Там! — Он указал кивком головы на берег.
Передача произошла без всяких осложнений. Капитан Чивоне был ранен, однако под грозным взглядом рейса слабость, которую он ощущал в каждом суставе, сразу улетучилась. Капитан захваченного судна всегда предназначается дею. Так что и Чивоне отправляли ему. Сопротивляться бессмысленно. Рафаэла Парвизи подчинилась приказу безучастно. Для нее мир рухнул. От полной жизни женщины осталась не более чем блеклая тень.
Одно лишь оставалось еще у несчастной, одно, чем полны были ее мысли, что она любила больше жизни, за что готова была отдать свое материнское сердце: Ливио. Ребенок был при ней, перепуганный, растерянный, но здесь, рядом, и она была спокойна.
Реис Садук бен Абдулла сразу после боя отдал строжайший приказ — не беспокоить женщину и ребенка. Не из личных побуждений и не из сострадания, а оттого, что, согласно полученной в Алжире инструкции, упади с головы одного из Парвизи хоть волосок — ему, рейсу, грозила смерть. У него и в мыслях не было посмеяться над этой угрозой, он ни на миг не сомневался, что ее исполнят буквально, случись что он не станет слепо повиноваться. С правителем Алжира не пошутишь, да и с Ним (реис даже в мыслях не отваживался назвать это имя) тоже. А молодой Парвизи? Аллах спаси и помилуй! Да, он погиб, но погиб-то в бою. Авось и простят корсару этакую досадную промашку.
Ко множеству молитв, вознесенных за последние часы Аллаху, Садук бен Абдулла присовокупил еще одну. Дерзкий, бесстрашный, не знающий жалости корсар дрожал и страшился за свою жизнь, которая целиком была в руках одного алжирского господина. Прикажи этот ужасный человек, и сам дей не сможет воспрепятствовать исполнению его смертного приговора.
На прочих пленников с «Астры» просто не обращали внимания. Их загнали в лодки, так что они чуть не лежали друг на друге. На берегу несчастных сбили в кучу и погнали куда-то. Кое-кто из них едва держался на ногах. Верховых это нисколько не трогало. Репейники и колючие заросли на пути? Вперед, прямо через них! Никаких обходов. Одежда — в лохмотья, лоскутья кожи — на колючках. Вверх — вниз, вверх — вниз. Вперед, без отдыха! А солнце жжет, солнце немилосердно палит. Над желтым песком колышется знойное марево.
Бенедетто Мецци, не раненный, получивший только удар по голове, держался лучше многих, хотя перенесенные страдания изрядно уменьшили его силы.
Перед несчастными пленниками открылась река. Они насторожились, замедлив шаг, потом ринулись как одержимые вниз, к берегу. «Вода, вода!» — хрипели пересохшие глотки. Поднялась суматоха. Всадники замахали плетьми, хлестали по спинам, по головам, не разбирая, кого и куда. Они боялись, что моряки взбунтуются. Однако страдальцы думали только о воде. Ни о чем больше. Они жадно пили, пили до изнеможения, не заботясь о губительных последствиях своей невоздержанности. Они были всего лишь рабы, и жизнь их теперь ничего не стоила.