Капитан гренадерской роты
Шрифт:
И в Европе, действительно, так думали, а в первые дни по свержении Бирона даже и весь Петербург считал Остермана хоть тайным, но действительным виновником гибели регента. Маркиз де-ла-Шетарди писал своему королю:
«Болезнь графа Остермана сильно, если не ошибаюсь, способствовала к лучшему сокрытию тайн, которые он принимал, показывая вид, что ни с кем не имеет сообщения. Так он поступал всегда. Верный и смелый прием, которым нанесен удар, может быть только плодом и следствием политики и опытности графа Остермана».
Но
«Что касается до той, с Богом начатой перемены, не только я здесь, но и все в свите моей сердечное порадование возымели и яко едиными усты Богу моление принесли с прославлением имени вашего сиятельства, яко первого сына отечества российской империи, ведая, что все то мудрыми вашего сиятельства поступками учинено».
Андрей Иванович порывисто скомкал это письмо, а когда его жена полюбопытствовала узнать, что пишет Румянцев, то он совсем не мог сдержать себя и закричал на нее, чтобы она не смела трогать и убиралась.
А он со своей графиней жил душа в душу и даже в самые свои трудные минуты относился к ней с нежностью и не иначе называл ее как «mein Herzchen».
Расставаясь с фельдмаршалом, Анна Леопольдовна сказала ему, чтоб он немедленно занялся списком наград. Она была так взволнована всеми событиями этой ночи, что сама отказалась распределять награды и вполне полагалась на фельдмаршала.
— Только, пожалуйста, чтобы все были довольны, — прибавила она, — я хочу, чтобы первый день нашего торжества был радостным днем и для всех, кто не враг наш.
Миних, вернувшись домой, призвал своего сына и барона Менгдена, председателя коммерц-коллегии.
— Приготовь бумагу, я буду тебе диктовать, — сказал он сыну.
Затем было приступлено к составлению списка.
— Пиши, — сказал Миних, — во-первых, о том, что принцесса Анна Леопольдовна провозглашается правительницей вместо Бирона и возлагает на себя Андреевский орден, а меня жалует в генералиссимусы.
— Батюшка, — заметил Миниху его сын, — о тебе я писать не стану.
— Это еще что такое? — даже вскочил фельдмаршал со своего кресла.
— А то, что звание генералиссимуса, наверное, пожелает принц Антон и, конечно, тебе не следует начинать неприятными отношениями с принцем.
Миних задумался на минуту и сообразил, что он, действительно, хватил через край и что сын совершенно прав.
— Да, спасибо, что остановил. Ты правду говоришь, но что же мне-то?
— А тебе самое лучшее просить звание первого министра.
— Хорошо, помирюсь и на этом! Но, ведь, и тут есть возражение: нам не следует обижать Остермана, а Остерман, наверное, обидится, он не захочет терпеть над собою первого
— Так следует повысить и Остермана, — заметил Менгден.
— Но как же? Как? — задумался Миних.
И вот он вспомнил, что Остерман давно уже намекал о своем желании быть великим адмиралом.
— Да, да! — оживленно обратился Миних к сыну. — Сделаем Остермана великим адмиралом. Звание это почетное, но для меня не опасное, стеснять меня не будет!
— Кто знает, будет ли доволен Остерман этим назначением, — сказал Миних — сын, прерывая свою работу, — я так думаю, что ему больше захочется быть великим канцлером.
— Мало ли что захочется! — быстро отвечал фельдмаршал. Мало ли что захочется! Конечно, мы должны постараться предоставить ему очень почетное звание, должны избежать вражды с ним, но слишком далеко пускать его все же не следует. Не следует забывать, что сегодняшняя ночь не его рук дело, а моих. Так неужели же мне не воспользоваться этим? Пустить Остермана в великие канцлеры, да это совсем связать себе руки, отказаться от дел иностранных, а я вовсе не намерен отказываться от них. Нет! По моему, великим канцлером нужно назначить князя Черкасского.
— Князя Черкасского? — изумленно отозвался Менгден. — Да, ведь, его отношения к Бирону всем, кажется, нам известны и по этим отношениям его наказать следует, сослать, а не награждать таким образом.
— Ну, с этим-то я не согласен! — сказал Миних, — мало ли кто был в хороших отношениях с Бироном, потому что не быть с ним в хороших отношениях — значило губить себя. Нет, я стою на Черкасском, он такой человек, который никому не будет мешать, он будет на своем месте.
Дальнейшая работа совершалась без перерыва, и скоро список наград был готов.
С этим списком сын Миниха отправился к принцессе. Сам же фельдмаршал поручил ему сказать, что будет во дворце часа через два, так как совсем выбился из сил и должен вздремнуть немного.
Он, действительно, было заснул, но тотчас же и опять проснулся в волнении.
«Нет! Теперь не до сна, мне нужно быть там, нельзя терять ни минуты. Нельзя допускать, чтобы кто-нибудь воспользовался чем-либо без моей воли, чтобы кто-нибудь перебил или ослабил мое влияние на принцессу».
Он вместо сна только освежил свою уставшую голову холодной водой, выпил рюмку вина и поехал вслед за сыном.
Было уже около полудня. На улицах много народу. Сразу заметно необычайное движение, весть о ночном событии уже облетела город. Шли толки, расспросы; многие не верили. Толпы народа стягивались к дворцам, но их разгоняли, объявляя им, что нечего глазеть, что нет никакого парада, ни торжества.
Многие послушно удалялись и шептали друг другу.
— И то, уйдем — ка по добру по здорову! Мало ли что болтают! Может, и точно ничего нет; может, сидит он там спокойно и в ус не дует! Так, ведь, как бы нам застенка не понюхать.