Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень
Шрифт:
Все как будто встало на свое место, но капитан Кирибеев не был спокоен; он то отсиживался в каюте, то сутками не покидал мостика. Он, как видно, все еще не мог забыть Ленинград.
Два месяца мы находились в плавании. Мы прошли за это время более трех тысяч миль — от Южной Камчатки до мыса Сердце—Камень на Чукотке. Только по прямой это расстояние равно тысяче тремстам шестидесяти пяти милям! Но мы шли не по прямой, а заходили в бухты; наша «мама» становилась на якорь, а три неутомимых труженика шныряли по волнам в поисках сырья для ее жироварных котлов.
Я огрубел, руки мои покрылись мозолями, ходил вразвалку, быстро взбирался по вантам, прыгал в шлюпку с борта корабля и, так же как китобои, называл пол — палубой, порог — комингсом, верхний притолок бимсом! Я уже больше не был похож на тщедушного, «бледнолицего брата», как вначале называли меня китобои. Мышцы мои окрепли, лицо загорело. Я научился носить тяжелые промысловые сапоги, ватник и ушанку, словно век ходил в этой «робе».
Мои дневники были заполнены интересными записями. Я вел их в любое время и в любых условиях: днем, ночью, на корабле, в шлюпке, в «вороньем гнезде», на залитой жиром и кровью палубе «Аяна» и даже в шторм, лежа на койке. Уходя каждый раз на китобойце или пользуясь остановкой в какой–нибудь бухте, я не расставался с планктонной сеткой, фотоаппаратом и необходимыми для полевых условий инструментами.
Я научился владеть фленшерным ножом и не хуже резчиков вскрывал туши китов, безошибочно определял китов по фонтанам и хвостовым лопастям.
Я научился различать птиц, определять глубины океана по цвету воды. Я установил, что финвалы, покрытые коричневатой пленкой диатомовых водорослей, как правило, упитанные. Многое узнал я. Обрел опыт жизни, научился любить людей, ценить дружбу и товарищество, помогать людям и, наконец, собрал много полезного материала. А самое главное достижение — это… А впрочем, могу ли я утверждать, что не стал сундуком?
Капитан относился ко мне как истинный друг. Он помог мне в составлении промысловой карты. Очень подружился я с боцманом Чубенко и матросом Макаровым. С Чубенко я часто сиживал в наблюдательной бочке, а Макаров был постоянным моим спутником во всех научных экскурсиях.
Вооруженные «водяным глазом», мы с Макаровым подолгу наблюдали за жизнью моря. Конечно, водяной глаз — это не иллюминаторы «Наутилуса», через которые капитан Немо отлично видел под водой все — начиная от маленького, как слезинка, рачка до гигантского осьминога — спрута.
Водяной глаз — обыкновенная бамбуковая трубка со стеклом в одном конце. Аппарат очень примитивный, им пользуются ловцы жемчуга и губок. Но мы были довольны.
Море сказочно богато! Тут и подводные леса и луга. Все горит от обилия красок. Среди ламинарий, талассифилум, альционарий мелькают, скачут рачки, морские иглы, коньки, рыбы — всем тварям несть числа. Однажды нам удалось увидеть тередо. Это страшнейший враг моряков — так называемый корабельный червь. Он способен превратить в труху самое крепкое дерево. Тут же с мирным видом сидели моллюски–камнеточцы. Эти пострашнее тередо — они разрушают бетонные портовые сооружения!
Как–то Макаров позвал меня.
— Посмотрите — что это она делает?
Я взял у него водяной глаз и на глубине примерно десяти метров увидел придонную красавицу — морскую звезду. Я не сразу догадался, что она делала, пока на ум не пришел рассказ одного ученого. Дело в том, что эта красивая и с виду слабенькая «дама» настоящая хищница. Она без страха нападает на моллюска, живущего в твердой коробочке — раковине, раскрывает створки своими лучами и проглатывает моллюска быстрее, чем любой парижанин устрицу. Бывает так, что моллюск больше, чем рот звезды. Но звезда не теряется; она выворачивает свой желудок, вкладывает его в раковину моллюска и… переваривает пищу тут же на месте. Макаров застал морскую красавицу как раз в тот момент, когда она «ломилась» в двери дома какого–то солидного моллюска.
Мы осмотрели ряд богатых банок. Видели трепанга, каракатицу–сепию, светящихся рачков…
Макаров слушал мои пояснения с широко открытым ртом, как ребенок. То, что я говорил ему, не было открытием для биологов. Но для Макарова это было почти путешествием на Марс. Когда я сказал ему, что в прошлом столетии каракатица–сепия была единственным поставщиком чернильного сырья, он пожал плечами и с недоверием посмотрел на меня. У меня не было доказательств, и я попросил поверить мне на слово.
Химики освободили каракатицу–сепию от чернильной повинности, и теперь она выпускает из чернильного мешка жидкость только как дымовую завесу.
Светящийся рачок никогда не отдавал свою энергию на службу человеческим потребностям, он зажигает свои фары тогда, когда его преследует враг: ослепить врага — единственный способ самозащиты у светящегося рачка.
А вот знаменитый деликатес китайской кухни трепанг защищается от своих врагов самым оригинальным способом: он с силой выбрасывает навстречу врагу собственный кишечник, наполненный илом! Если кишечник при этой довольно смелой операции оторвется, трепанг не гибнет — у него вырастает новый кишечник…
Много диковинного увидели мы с Макаровым на дне морском и в различных слоях воды. В расщелинах подводных скал на одной из отмелей мы «засекли» даже осьминога. Глаза его сверкали фосфорически–мертвенным светом: он сторожил добычу. А рядом покачивались на тонких ножках морские лилии и тихо, почти незримо двигались в своих роскошных темно–вишневого цвета шубах морские ежи — самая лакомая пища морских выдр…
Боже мой! Сколько я увидел за это время!
Путь флотилии пролегал по следам русских первооткрывателей. Я видел мыс Дежнева, низменные берега Аляски, скалистый берег Аракамчечен, губу Ложных вестей, бухту Провидения, мыс Рубикон, скалы Атос, Портос и Арамис, лежки нерп и сивучей, рунный ход рыбы, тысячные лежбища моржей и фонтаны китов всех видов. А сколько китов я взвесил!
Возвращаясь с Севера, откуда нас выжили плавучие льды и дикие ветры, мы с трудом преодолели сильное течение, идущее из Берингова моря в Чукотское. В бухте Провидения нам удалось взять уголь и воду, и мы пошли в Анадырский залив, куда двинулись за богатым кормом киты. Здесь мы рассчитывали хорошо поохотиться.
Лет семьдесят — восемьдесят тому назад Анадырский залив был одним из оживленнейших районов китобойного промысла в северной части Тихого океана. Сотни парусных шхун, китобойных вельботов приходили сюда из Нью—Бедфорда, Сан—Франциско, с Гавайских островов и от берегов Японии. В командах этих судов были преступники, отпетые бродяги, авантюристы и военные моряки Северо—Американских Штатов. Они с лихорадочной поспешностью и нетерпением золотоискателей истребляли последнее в мире тихоокеанское стадо гренландских китов. Их не смущало то, что они ведут промысел в чужих водах, и к тому же хищническим образом. Суровый климат ограничивал время промысла. Хищники спешили: днем и ночью, как на гильотине чикагской бойни, на руках китобоев не просыхала кровь, не гасли огни костров, над которыми в больших медных котлах плавилось китовое сало. По берегам горели леса. В бухтах валялись, распространяя дикое зловоние, ободранные китовые туши. Черный дым, красное пламя костров, пьяные крики, выстрелы, дикий гомон птиц, разноязычная грубая речь, драки — все это не прекращалось от зари до зари.