Капитан Кирибеев. Трамонтана. Сирень
Шрифт:
В наших водах — богатейшие китовые пастбища. Сюда в летнее время стекаются на нагул киты от берегов Калифорнии и Мексики, из морей, омывающих страны Азии. Вы что думаете, они все скопляются у берегов Камчатки? Я уверен, профессор, киты есть и в районе впадины Тускарроры, за Командорскими островами, у Курил… Нужно налаживать промысел открытого моря. Смелее бороздить воды, искать китов и бить их там, где их больше всего скопляется!
Эх, профессор, кипит у меня все… Как не вовремя случилась со мной вся эта чертовщина!.. Какая глупость была искать трубку!
Когда в палату входил врач, Кирибеев умолкал, подмигивал мне, откидывал голову вверх и смотрел на потолок.
Время от времени он скашивал глаза и спрашивал взглядом: «Ушел ли врач?»
Когда я кивал ему, он поворачивался и с прежней страстью продолжал:
— Маневренность — вот чего нам не хватает… Старый хрыч Плужник не понимает этого: он держит базу на якоре в бухтах, уголь экономит. А какой, спрашивается, к черту толк от этой экономии? База экономит, а мы сжигаем лишний уголь на переходах из бухты на промысел и с промысла. Экономим рубль, а выбрасываем десять! По–хозяйски ли это?
Вот Плужник не понимает этого — считать, что ли, не умеет? А Ворожейкин понимает. Хороший парень! Отличный выйдет из него капитан!
Мы вели эти беседы почти всякий раз, когда я приходил к нему. К концу моего визита он уставал и говорил:
— Ну, теперь идите, я отдохну.
Я уходил.
Как–то я зашел к нему в тот момент, когда он читал письмо. Увидев меня, он радостно замахал им:
— От ребят… Справляются, как я себя чувствую… Между прочим, пишут, что сюда собираются Плужник и Каринцев. Хотят повидаться. Флотилия уходит в Кроноцкий залив. Без меня уходит, а?..
Он нахмурился, сунул письмо под подушку. Некоторое время молчал, морща лоб, затем посмотрел на меня долгим, испытующим взглядом и вдруг спросил:
— А что, если я отсюда сбегу?
— Куда? — сказал я.
— На китобоец!
— Как же это?
— А так… попрошу Ворожейкина зайти на «Тайфуне» в бухту — так? Хлопцы придут за мной — так?
Я покачал головой.
— Ну какая разница — лежать тут или там? На китобойце лучше! Здесь я загнусь с тоски, а там я быстро поправлюсь. И воздух там морской, целебный. А?
Я только хотел ответить ему, но тут вошла дежурная сестра и сказала:
— Больной Кирибеев, к вам жена!
Капитан Кирибеев побледнел.
— Жена?! — спросил он.
— Ну да, — сказала сестра, — из Ленинграда прилетела…
— Лариса?! — воскликнул Кирибеев и посмотрел на меня таким взглядом, что мне сделалось жутко. — Зачем, профессор, вы сделали это? Кто вас просил?! Ну что я теперь буду делать?
Он провел здоровой рукой по лицу, заросшему густой рыжеватой с проседью щетиной.
Заметив, что сестра ждет, он сказал:
— Хорошо, идите… — и отвернулся к стене.
Я почувствовал себя неловко и, постояв немного, вышел из палаты.
Лариса сидела на скамейке и нервно комкала перчатки. Она выглядела именно такой, какой я видел ее на портрете в каюте у капитана Кирибеева: большие карие глаза под длинными ресницами, пухлые, слегка подкрашенные губы, прямой, чуть вздернутый нос. С первого взгляда она не показалась мне красавицей, но, приглядевшись, я заметил в ней что–то такое, что невольно остановило меня. Столько обаяния и какой–то особой девической свежести было в ее лице, во взгляде, в складе губ, в цвете кожи. Мне стала понятной почти слепая и безрассудная любовь к ней Кирибеева.
Ее внешность, казалось, исключала все то, о чем рассказывал капитан Кирибеев. Конечно, мне могут возразить: внешность обманчива. Это не ново. Но пусть скажет мне кто–нибудь, что трагедия неразделенной любви или несчастной любви так же свежа, как утренняя роса!..
Лариса гордо и, как мне кажется, небрежно посмотрела на меня, вздохнула — ноздри ее вздрогнули — и направилась в палату.
Больше я не заходил в больницу: в тот же день я отбыл в бухту Тарья.
Через месяц флотилия закончила сезон промысла и направилась в Приморск. Кирибеева увезла Лариса на пароходе «Анадырь», на котором весной мы впервые встретились с ним.
В тот день, когда флотилия вернулась в Приморск, капитан Кирибеев выехал в Крым — лечиться грязями на Евпаторийском курорте.
Через неделю я отбыл в Москву.
Эпилог
Прошли годы. Страна наша пережила длительную и жестокую войну… Война вздыбила все. Она отняла сотни тысяч людей от родного крова и привычных дел и закружила их, как песчинки, в вихре кровавых событий.
Война подняла и меня из–за стола, оторвала от научной работы и вместо Тихого океана, куда я собирался снова выехать, бросила на запад.
Я пробыл в рядах Советской Армии пять лет. По ходатайству института был уволен в запас. Для возвращения в Москву я избрал такой маршрут: Бухарест — Констанца — Одесса — Москва. В Одессе стояла готовая к выходу в Антарктиду новая мощная советская китобойная флотилия «Слава».
Меня интересовала не только флотилия «Слава», но и возможная встреча с капитаном Кирибеевым… Правда, я о нем ничего не знал: капитан как уехал тогда в Евпаторию, так словно в воду канул.
В Одессе я прожил неделю. «Слава» поразила меня: в сравнении с «Аяном» она возвышалась как скала.
Глядя на китобазу и целую эскадру китобойцев, я думал: вот и исполнилась мечта капитана Кирибеева о распахивании «морской целины», о промысле в открытом море, о мощной, маневренной океанской флотилии. Но где же он сам?
В Одессе я узнал, что Кирибеев жив, вскоре должен прибыть сюда.
Задерживаться дольше в Одессе мне не было смысла, и я поспешил в Москву.
На одной из станций, название которой затерялось где–то в недрах моей памяти, наш поезд стоял особенно долго: ждали «скрещения с московским». Но пришел московский, а ни он, ни мы не уходили. Пассажиры московского поезда кинулись к торжищу, а мы гуляли по пыльной, засыпанной шлаком платформе. Мне скоро это занятие надоело, и я решил вернуться в вагон.