Капитан Памфил
Шрифт:
Через минуту после того как капитан Памфил лег, циновка тихонько приподнялась и появилась уродливая голова старой ведьмы; она устремила по очереди на каждого из спящих горящий взгляд своих маленьких глаз и, не заметив никакого движения с их стороны, вошла в комнату, приблизилась к двери, ведущей наружу и прислушалась, словно ждала кого-то. Но до ее слуха не донеслось ни одного звука; явно не желая терять время даром, она вернулась назад и сняла со стены длинный кухонный нож; затем, усевшись верхом на точильный камень, стала крутить его ногой и принялась старательно точить свое оружие. Капитан Памфил видел, как вода капля за каплей падала на камень, и не упускал из виду ни одного движения, освещенного трепещущим пламенем очага; приготовления говорили сами за себя. Капитан Памфил вытащил из-за пояса свой нож, попробовал пальцем острие, провел по лезвию и, удовлетворенный осмотром, стал ожидать дальнейших событий, не двигаясь и притворяясь глубоко и безмятежно спящим.
Старуха все продолжала свое адское дело. Вдруг она, насторожившись, резко остановилась. Звук, услышанный ею, повторился снова и ближе; она проворно поднялась, словно жажда убийства вернула ее телу былую гибкость, повесила нож на стену и направилась к двери. На этот раз, без сомнения, те, кого она ждала, появились; она молча сделала им знак рукой поторопиться и вернулась в хижину, чтобы бросить взгляд на своих гостей. Ни один из них не пошевелился, оба казались по-прежнему погруженными в глубокий сон.
Почти сразу же на пороге хижины показались двое рослых и крепких юношей; они несли на плечах только что убитую ими лань. Остановившись, они молча и со зловещим выражением взглянули на гостей, которых застали в своей хижине; затем один из них по-английски спросил у матери, зачем она впустила в дом этих паршивых дикарей. Старуха приложила палец к губам, велев ему молчать. Охотники бросили мертвую лань к ногам капитана Памфила и ушли за циновку; старуха последовала за ними, унося с собой бутылку кленовой водки, к которой ее гость едва прикоснулся; в хижине остались лишь двое спящих.
Капитан Памфил еще немного полежал без движения. В тишине слышалось только спокойное ровное дыхание индейца: он так хорошо притворялся спящим, что капитан начал думать, не уснул ли он в самом деле. Тогда, пытаясь подражать ему, он перевернулся на другой бок, как будто его спящее тело подчинилось прихоти бодрствующего мозга; таким образом он, вместо того чтобы лежать лицом к стене, оказался напротив индейца.
Полежав еще немного неподвижно в этом новом положении, он приоткрыл глаза и увидел, что молодой сиу лежит в той же позе, как прежде, только теперь он поддерживал голову одной левой рукой, а правая свесилась вниз и касалась томагавка.
В это время послышался легкий шум. Пальцы индейца тотчас сжали оружие, и капитан увидел, что тот, как и он сам, не спит и готовится лицом к лицу встретить их общую опасность.
Вскоре циновка приподнялась, пропуская двоих молодых людей; они бесшумно проскользнули под ней, извиваясь, словно змеи; вслед за этим появилась голова старухи; ее тело осталось скрытым во мраке соседней комнаты; считая свое участие в сцене, которая должна была здесь разыграться, излишним, она хотела, по меньшей мере, если понадобится, подбодрить убийц голосом и жестами.
Молодые люди медленно выпрямились; они молчали, не спуская глаз с индейца и капитана Памфила. Один из них держал в руке что-то вроде кривого садового ножа с заточенной вогнутой стороной; он хотел сразу же направиться к индейцу, но брат зн'aком попросил его подождать, пока он в свою очередь не вооружится. И в самом деле, приблизившись на цыпочках к стене, он снял оттуда нож. Тогда братья обменялись последним заговорщицким взглядом, потом перевели глаза на мать, как будто хотели задать ей вопрос.
— Они спят, — шепотом сказала старуха. — Начинайте.
Молодые люди повиновались; каждый направился к избранной им жертве: один занес руку над индейцем, второй наклонился над капитаном Памфилом, собираясь его зарезать.
В тот же миг убийцы с криком отшатнулись: в грудь одного капитан всадил по рукоятку свой нож, а второму молодой индеец расколол череп томагавком. Оба еще немного постояли, шатаясь словно пьяные; видя это, путники непроизвольным движением прижались друг к другу; потом братья рухнули подобно деревьям, с корнем вырванным бурей. Тогда у старухи вырвалось проклятие, а у сиу — победный крик. Прихватив с собой тетиву лука, индеец бросился в соседнюю комнату и вскоре вернулся, держа за волосы старуху. Вытащив ее из хижины и привязав к молодой березе, которая росла в десяти шагах от дома, он тигриными прыжками примчался обратно, схватил нож, выроненный одним из убийц, и кольнул обоих острием, проверяя, живы ли они еще. Увидев, что ни тот ни другой не шевелятся, он сделал капитану Памфилу знак выйти из хижины; тот машинально послушался, и тогда краснокожий, взяв из очага горящую еловую ветку, поджег лачугу с четырех углов, выбежал наружу со своим факелом и начал исполнять около хижины какой-то странный танец, сопровождавшийся песнью победы.
Как ни привык капитан Памфил к жестокости, разыгравшаяся на его глазах сцена не могла не приковать все его внимание. Сама уединенность места, только что пережитая опасность — все придавало свершившемуся возмездию характер дикарской мести. Он несколько раз слышал о том, что от Ниагарского водопада до Атлантического побережья действует древний закон, предписывающий сжигать жилище убийцы, но ему никогда еще не приходилось присутствовать при такого рода наказании.
Неподвижно прислонившись к дереву, как будто и его тоже привязали к стволу, он смотрел, как сначала из всех отверстий хижины повалил густой черный дым, потом сквозь крышу пробились языки пламени, похожие на красные наконечники копий; вскоре со всех сторон взметнулись и заколыхались под ветром столбы огня, то сворачиваясь наподобие змей, то развеваясь вымпелами.
Тем временем молодой индеец продолжал кружиться, петь и плясать, словно демон-поджигатель. Через несколько минут все языки пламени соединились в огромный костер, бросавший отблески на полульё вокруг себя, освещая с одной стороны бескрайнюю зеленую степь, с другой — ныряя под темный купол леса. Наконец жар сделался до того сильным, что старуха не выдержала и закричала от боли, хотя и была в десяти шагах от огня. Внезапно крыша провалилась и, словно из кратера вулкана, поднялся столб пламени, рассыпая по небу тысячи искр. Потом одна за другой упали стены, а свет костра все слабел и жар уменьшался. Тьма понемногу вернулась на место, с которого ее вытеснили, и вскоре от проклятой хижины не осталось ничего, кроме груды горящих углей, наваленной поверх трупов убийц.
Тогда дикарь прекратил пение и пляску, зажег от своего факела еще одну еловую ветку и протянул ее капитану.
— В какую сторону направится теперь мой брат? — спросил он.
— В Филадельфию, — ответил капитан.
— Хорошо; пусть мой брат следует за мной; я буду служить ему проводником до тех пор, пока он не выберется из леса.
Сказав это, молодой сиу углубился в лес, оставив полуобгоревшую старуху рядом с дымящимися развалинами ее лачуги.
Капитан Памфил в последний раз взглянул на эту скорбную картину и последовал за своим юным и отважным спутником. На рассвете они вышли к опушке леса и к подножию гор; здесь сиу остановился.