Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

Сальгари Эмилио

«Да, – со вздохом подумала герцогиня, услыхавшая слова своего лейтенанта, – наверное, не пощадили и моего Ле-Гюсьера».

Действительно, в лагере турок вдруг все затихло. Не было больше слышно ни звуков труб, ни грохота барабанов, прекратилась и стрельба. Даже гул голосов стал постепенно затихать, по мере того как снова разбегались во все стороны тысячи факелов, пылающие языки которых прорезали ночной мрак прихотливыми извивами огненных линий.

Христианские военачальники, убедившись, что в данную минуту нет оснований ожидать нападения, отправили своих подчиненных назад в казематы, оставив лишь усиленное число часовых на стенах, в особенности возле колубрин.

Как

и предвидел Эль-Кадур, ночь прошла спокойно, так что осажденные могли хорошо выспаться. Но лишь только занялась утренняя заря, заставившая побледнеть и стушеваться последние звезды, к бастиону Святого Марка, предшествуемые трубачом, подъехали четыре турецких всадника с белыми шелковыми флажками на остриях алебард. Когда маленький отряд остановился в известном расстоянии от стен крепости, трубач протрубил сигнал внимания, побудивший венецианских военачальников собраться на платформе бастиона. На обставленный соответствующей церемонией вопрос начальника крепости, что нужно парламентерам, один из последних – важное, судя по его наряду и разным знакам отличия, лицо – громким голосом проговорил предложение о коротком перемирии, в течение которого в стане войск султана Сулеймана II должно совершиться событие, долженствующее иметь решительное влияние на исход войны.

Думая, что турки опять затеяли какую-нибудь новую ловушку, как это не раз уже случалось, венецианские начальствующие лица сначала хотели было ответить резким отказом, но после некоторого совещания, не желая слишком раздражать варваров, в руках которых находилась судьба злосчастного города, согласились на просьбу парламентеров и дали обещание, что до полудня с их стороны не будет сделано ни одного выстрела.

По окончании переговоров с венецианцами турецкие посланные возвратились в свой лагерь, где опять происходило большое движение. Видно было, как на громадной равнине стягивались и устанавливались длинными рядами все войска, словно для осмотра, что сильно подтверждало подозрения христиан относительно возможности обмана со стороны коварного неприятеля.

Сначала выступили артиллеристы в разноцветных камзолах и широких шароварах, в сопровождении двухсот колубрин, которые везли превосходные арабские лошади в богатейших попонах и сверкающих металлическими украшениями сбруях. За ними двигались роты янычар, этих наводящих ужас всемирно известных головорезов, составлявших главное ядро турецкой армии. Это был подбор людей, не боявшихся смерти, когда их пускали в дело, они не останавливались не только перед саблями и мушкетами, но даже перед пушками.

Потом стали появляться албанцы в своих широких белых юбках и громадных пестрых чалмах, в поясах, утыканных пистолетами и ятаганами. Затем следовали нерегулярные войска Малой Азии, вооруженные длиннейшими аркебузами, алебардами и даже арбалетами, более ста лет уже не употреблявшимися в других странах; покрытые сверкающими стальными доспехами и снабженные щитами времен чуть не первых крестовых походов, они имели очень грозный вид. Последними шли необозримые ряды арабских и египетских кавалеристов, закутанных в белые бурнусы, украшенные цветными каймами и кистями.

При звуках труб и трескотни барабанов громадное войско располагалось необозримым полукругом, крайние линии которого терялись на горизонте.

– Уж не хотят ли они запугать нас видом своих сил? – с улыбкой обратился синьор Перпиньяно к капитану Темпесте, с внутренним трепетом ужаса смотревшему на бесконечное передвижение этих страшных масс фанатичного неприятеля.

– Бог их ведает. Но наверное, готовится что-то ужасное, – отвечал капитан.

Едва

успел он произнести последнее слово, как турецкие трубы и барабаны вдруг замолкли, наступила тишина. В то же время на середину пустого пространства, окаймленного войсками, выехал сам великий визирь, весь закованный в черненую сталь, с белой мантией поверх доспехов и в белой чалме с пышным убором из перьев, вероятно составленных из драгоценных камней, судя по брызгавшим от них во все стороны разноцветным огонькам. Турецкий военачальник сидел на белоснежном арабском коне с длиннейшей гривой, убранном с чисто восточным великолепием. Гордая голова благородного животного украшалась красивым пучком из белых страусовых перьев, спина была покрыта длинной пунцовой бархатной попоной с золотыми вышивками и бахромой, спускавшейся до земли, драгоценная сбруя коня переливалась всеми цветами радуги при каждом его движении, на голубых бархатных чехлах для пистолетов по обеим сторонам седла, тоже отличавшемся необыкновенным богатством материала и отделки, блестели золотые полумесяцы.

Визиря сопровождал герольд с длинной трубой и зеленым шелковым знаменем, а за ним на белой, тоже богато убранной лошади ехала женщина, закутанная в длинное белое покрывало, усеянное мелкими золотыми звездочками, из-за которого нельзя было рассмотреть ее лица. Потом следовал длинный ряд разных турецких военачальников в серебряных доспехах поверх роскошных одежд и в высоких чалмах, украшенных красивыми полумесяцами и конскими хвостами.

Гордо подбоченясь левой рукой, а правой сдерживая своего горячего скакуна, великий визирь медленно въехал в полукруг, обернулся лицом к фронтовым линиям войск, а вместе с тем и к бастиону Святого Марка, с которого смотрели христиане.

Оглядев их пристальным взглядом, он остановился и махнул рукой трубачу. Когда трубач протрубил известный сигнал, визирь крикнул резким, далеко разносившимся, точно металлическим голосом:

– Пусть видит весь мир, как турецкий великий визирь, во славу Аллаха и его пророка, избавляется от уз!

Вслед за тем он круто повернул коня и, выхватив саблю, подлетел к женщине, с движением ужаса откинувшей назад покрывало, под ним оказалось женское лицо чудной красоты, большие темные глаза которого с мольбой глядели на турка. Остановившись перед красавицей, визирь сделал над ней сильный взмах саблей и одним ударом снес с ее плеч голову, которая тут же упала на землю.

Крики негодования со стен крепости и взрыв торжества в турецком лагере завершили эту трагедию.

Великий визирь обтер окровавленное лезвие сабли о попону своего коня и дрожащей рукой вложил саблю в ножны. Затем, протянув эту руку с крепко сжатым кулаком по направлению к Фамагусте, он громко крикнул голосом, полным страшной злобы и угрозы:

– За эту пролитую мной кровь расплатитесь вы, проклятые гяуры! Увидимся в эту же ночь!

Глава VI

Последний штурм Фамагусты

Угроза великого визиря произвела глубокое впечатление на венецианских военачальников. Они хорошо знали решительность и отважность этого прославленного полководца, не раз уже одерживавшего над ними победы, несмотря на геройскую храбрость их солдат.

Ночной штурм, обещанный Мустафой, должен был быть решительным. При дружном натиске огромных сил неприятеля полуразрушенные стены и укрепления города не могли больше устоять. Тем не менее комендант крепости распорядился принять все необходимые меры защиты и отпора, чтобы венецианцев нельзя было потом обвинить в том, что они заранее признали себя побежденными.