Капитан Темпеста. Дамасский Лев. Дочери фараонов

Сальгари Эмилио

Капитан Темпеста взял поданную ему монету и также подбросил ее вверх.

– Голова! – объявил он спокойно, взглянув на монету, когда она вновь опустилась на землю. – Вам, капитан, первому выступать против сына дамасского паши.

– И отлично! Я сейчас проткну его шпагой, как сноп соломы! – хвастался Лащинский. – Если же, паче чаяния, я ошибаюсь и волей глупой судьбы выйдет, может быть, наоборот, то, надеюсь, вы не откажетесь за меня отомстить, хотя несколько и сомневаюсь в вашем мужестве и крепости вашей руки.

– Да? – насмешливо

произнес капитан Темпеста. – Хорошо, увидим, у кого окажется больше мужества и крепче рука.

– Я доверяю только своей собственной шпаге.

– А я своей… Теперь на коней!

По приказанию командующего крепостью был опущен подъемный мост, по которому оба всадника и понеслись на равнину.

Все защитники Фамагусты и многие горожане, узнавшие о принятии двумя капитанами вызова турецкого витязя, столпились на стенах бастиона Святого Марка, с нетерпением ожидая начала интересного поединка. Женщины молили Мадонну о даровании христианам победы над неверным, между тем как воины, надев на концы алебард и острия шпаг свои шлемы и потрясая ими в воздухе, кричали:

– Задайте этому поганому турку христианского звону, чтоб он помнил его до второго пришествия, храбрые капитаны!

– Покажите неверным силу венецианских шпаг!

– Посбейте спеси с этого пестрого скомороха!

– Да здравствует капитан Темпеста!

– Да здравствует капитан Лащинский!

– Снесите голову этому неверному! Да здравствует Венеция! Да здравствуют сыны великой республики!

Оба капитана вскачь неслись прямо на сына дамасского паши, который пробуя клинок своей сабли, спокойно ждал их.

Капитан Темпеста сохранял полное хладнокровие, и на его прекрасном лице выражалось непоколебимое мужество, прямо поражавшее тех, которые знали, что этот герой – молодая девушка. Что же касается Лащинского, то он, видимо, чувствовал себя очень скверно, несмотря на свое хвастовство, и неловко держался на своем коне, точно ему в первый еще раз приходилось сидеть на таком скакуне. Это происходило от того, что его конь, снаряженный, как и лошадь капитана Темпесты, под тщательным наблюдением синьора Перпиньяно, казался ему плохо защищенным. Поляку мерещилось, что этот конь при первой же стычке с противником будет ранен и при падении подомнет его под себя.

Он не вытерпел, чтобы не поделиться этими опасениями со своим спутником.

– Я уверен, что эта глупая скотина, на которую меня посадили, непременно сыграет со мной какую-нибудь скверную шутку в тот самый момент, когда я стану протыкать этого щеголя. Как вы думаете, капитан Темпеста? – спросил поляк.

– А по-моему, напротив, ваша лошадь выглядит настоящим боевым конем и едва ли посрамит себя, – с улыбкой ответил его спутник.

– Ну, я вижу, вы не много смыслите в лошадях. Впрочем, это и не удивительно: ведь вы не поляк.

– Может быть, – сухо проговорил капитан Темпеста. – Зато я больше смыслю в оружии, вы сейчас в этом убедитесь собственными глазами.

– Гм! Сомневаюсь. Если я не

сниму головы с плеч этого турецкого франта, то не знаю, как вы с ним справитесь. Но будьте уверены, что я обязательно постараюсь отправить его на тот свет, чтобы спасти и вашу и свою собственную шкуру.

– Не смею в этом сомневаться, синьор Лащинский.

– Если же, сверх всякого чаяния с моей стороны, этот нахальный красавчик ухитрится ранить меня, то я…

– Что же вы тогда сделаете, синьор Лащинский?

– Тогда я приму ислам и сделаюсь турецким подданным, чтобы он, по обычаю, не добил меня. Я человек без всяких предрассудков и хорошо знаю, что мы только один раз живем на свете.

– Хороший же вы христианин, нечего сказать! – вскричал капитан Темпеста, скользнув по поляку взглядом холодного презрения.

– Что же, я и не хвалюсь благочестием. Я – человек, обрекший себя на приключения, и мне совершенно безразлично, за кого биться: за Христа или за Магомета, лишь бы мне платили за это. Моя совесть нисколько не пострадает от того, что я сделаюсь мусульманином, – с цинизмом высказывался Лащинский. – А вот вы, кажется, не так относитесь к этому делу, синьора? – со смехом спросил он.

– Что такое? Как вы назвали меня? – стремительно обернувшись к нему с покрасневшим лицом и нахмуренными бровями, спросил капитан Темпеста, придерживая коня.

– Я назвал вас, как следует, – с насмешливой улыбкой ответил поляк, остановив и свою лошадь. – Вы думаете, что я так же глуп, как все другие, и не понял уже давно, что знаменитый капитан Темпеста – рыцарь в юбке? Я и ссору-то хотел затеять с вами с той целью, чтобы, не нанося вам, конечно, серьезной раны, умелым ударом прорвать вашу кирасу и дать возможность другим узнать, кто скрывается под именем капитана Темпесты. Ха-ха-ха! Вот посмеялись бы тогда у нас на бастионах!

– А может быть, вы первый не решились бы посмеяться? Вы не подумали об этом! – резко прозвучало с губ закованной в железо молодой герцогини. – Ведь я в военном деле буду поискуснее вас.

– Это вы, женщина-то? Ха-ха-ха!

– Так вот что, синьор Лащинский: раз вы угадали мою тайну, то, если турок вас не убьет, мы с вами дадим защитникам и обитателям Фамагусты другое интересное представление.

– Да? А именно?

– Мы доставим им удовольствие видеть, как бьются между собой христианские рыцари, будучи смертельными врагами, – хладнокровно ответила герцогиня.

– Гм! Может быть, – пожимая плечами, сказал Лащинский. – Но даю вам слово, что все-таки я буду щадить вас как женщину, кирасу же вашу обязательно прорву, несмотря на то что она тоже стальная, как и моя.

– А я со своей стороны обещаю вам, что непременно перережу вам горло, чтобы вы не могли выдать другим моей тайны, которая должна остаться при мне. Поняли, синьор Лащинский?

– Гм! Увидим… Однако нам лучше отложить эту интересную беседу до более удобного времени. Турок давно уже подает ясные признаки нетерпения.