Капитан Ульдемир. Властелин
Шрифт:
– Ладно, – сказала она, помолчав. – Вернемся.
– Я так и не понял, что ты хотела узнать.
– Я и сама не понимаю, Уль. Наверное, я спрашивала не то, что нужно. В самом деле, чего мне еще? Ты меня любишь…
Она сказала это не тоном вопроса, а легко, просто, как тривиальную истину. Она была уверена – и не зря, потому что так оно и было.
– Ты меня любишь, и с тобой, наверное, было бы хорошо…
– Почему – «было бы»?
– Знаешь, потом я, наверное, буду жалеть, что не согласилась.
Тут я поспешно заявил:
– Погоди, погоди! Не время сейчас ни соглашаться, ни отказываться. Еще подумай. Я пока не задавал тебе вопроса. Так что и не надо отвечать
Мне стало страшно. Время, думал я, время – и обстановка. Позже, на корабле и на Земле, сами обстоятельства вынудят ее ухватиться за меня. Сейчас она сомневается, но со временем сомнения станут истолковываться в мою пользу…
– Хорошо, – сказала она. – Только я не люблю тебя, вот в чем беда. Если бы тогда, сразу…
– Нет, – сказал я. – Тогда, сразу – не надо было.
– Все равно, сейчас поздно говорить об этом. Хорошо, я пока буду молчать.
– А я все равно буду надеяться, – сказал я. – Может быть, пройдет время, и ты…
– Да, – послушно согласилась Анна. – Может быть. Пойдем?
Я взглянул на часы. Отдохнули достаточно. Нет, отпуска на любовь я не получу. Пора лететь.
Но лететь надо было мне одному. Иеромонах сейчас помочь не мог, а рисковать Анной – мало ли что могло там случиться – не стал бы и последний подонок. И когда мы с ней вернулись к катеру, я сказал небрежно:
– Ладно, раз так, я слетаю в лес. Вы оставайтесь. Ты, Никодим, поройся основательно. Я еще раньше подумал, что тут у них как раз была площадь, поищи что-нибудь на ней. – Я понизил голос: – И смотри… что бы ни было, с Анной ничего не должно случиться.
– Не бойся, – буркнул он. – Она за наши грехи не ответчица. Только не забывай: время-то идет…
– Постараюсь не забыть. Ну, Анна… – Я помолчал, чтобы сказать ей все, что хотел, – мысленно, разумеется. – Я ненадолго.
Она улыбнулась и помахала рукой.
Я посадил катер прямо в поселке, заранее представляя, как сбегутся люди, как будут удивляться, и качать головами, и осторожно дотрагиваться до катера, а потом разинув рты слушать меня. Но получилось не так. Я опустился, медленно откинул купол, неторопливо вылез. Никого не было, а ведь сверху я видел людей. Я обошел катер, похлопал ладонью по борту; однако прошло пять минут, пока наконец не появились первые зрители.
Но это были не те, кого я ждал. Это были мальчишки.
Побаиваясь, они подступили, зачарованные, не отрывая глаз от моего кораблика, покрытого тонкой пленочкой нагара, дышащего теплом и непонятными для них запахами, таинственного и неотразимого. Он был как питон, а они – словно кролики; сами того не желая, они делали шаг за шагом уже не шаги, а шажки, чем ближе, тем короче, – и подступали обреченно, боясь и не противясь. Я видел, как высоко поднималась грудь каждого, как блестели глаза, как ручонки вздрагивали, потому что им уж невтерпеж стало. Я пожалел их неутоленное любопытство и сказал:
– Ну что испугались, ребята? Он не кусается, налетайте!
И они сразу же облепили катер, бормоча и взвизгивая, и – откуда что взялось? – кто-то уже сидел на моем месте (тот мальчишка, что недавно подходил ко мне; я узнал его, хотя и сейчас он вовсе не был похож на моего сына), кто-то – рядом, и один уже гудел под нос (они слышали, как я садился), и я порадовался тому, что катер – крепкая и выносливая машина, и порадовался за них, и почему-то за себя тоже. Вскоре ребята уже забыли о моем существовании, катер занимал их, он был не такой, как все остальное, а я – такой, и со мной можно было погодить, – а я смотрел на них, и
Главным сейчас по-прежнему было как можно скорее убедить правительство планеты согласиться с нами и начать какие-то практические дела по спасению своего народа – чтобы мы получили наконец возможность ударить по звезде. Прошло уже много времени. Но никаких результатов мы пока не добились. Шувалов находился неизвестно где. Возможно, в эту минуту он уже вел переговоры. Но сейчас я понял, что, какими бы убедительными ни казались его аргументы нам, его спутникам, здесь они не произведут должного впечатления – иначе даже здесь, в лесу, уже чувствовалась бы тревога, потому что связь с городами, как я понял еще раньше, была тут налажена неплохо. Значит, независимо от того, что происходило там, я должен был немедленно поднимать лес и вести его на столицу, чтобы оказать давление на правительство и заставить его прислушаться к нам, чтобы оно поняло, что нас лучше иметь в числе друзей, чем недругов… Наверное, эти мои рассуждения были целиком замешаны на психологии двадцатого века; возможно, сам Шувалов думал совершенно не так – но здесь мне приходилось решать самому и в одиночку.
Я снова посмотрел на ребят вокруг катера. Они по-прежнему не обращали на меня внимания. С этим надо было смириться: в жизни обязательно настанет день, когда ты перестаешь быть для детей главным, надолго, может быть – навсегда, но они вспомнят об этом лишь в день, когда будут обращаться к тебе, а ты уже не сможешь им ответить и даже не услышишь их. Все равно, пока жив, ты смотришь на них с любовью и вдруг понимаешь, что сделать задуманное тобою ты должен именно для них, а уж потом – для нее, а еще потом – для всех остальных и уж под конец, под самый конец – для самого себя. Я смотрел на них, на десяток или больше моих не-сыновей, и понимал, что они все равно – мои сыновья, и пусть даже сделать задуманное было невозможно в невозможной степени, все равно это нужно сделать. Как? Не знаю, и никто не знает, но сделать. Это было то самое состояние духа, в котором непосильное становится посильным, неосуществимое – осуществимым, сказочное – реальным; и странно, не боязнь за свое бессилие ощутил я, глядя на них, нестриженых, чумазых, загорелых, босоногих, ползавших по чуть качавшемуся на упругих амортизаторах катеру, – не боязнь, а спокойствие и уверенность.
– Ребята! – окликнул я их. – А где взрослые?
– Они на поляне, – ответил мне один. – Разве ты не заметил, что настал час смотреть на солнце? Спеши, иначе они уже закончат, и тебе будет стыдно…
Я попросил тех, кто сидел в катере, выйти, защелкнул купол, сказал им: «Играйте, только смотрите не поломайте чего-нибудь» – и побежал по запомнившейся дороге.
Но я опоздал. Они уже, вероятно, закончили смотреть на солнце (не знаю, зачем они это делали и каким образом – тут ведь и ослепнуть недолго), но еще не разошлись и стояли, о чем-то переговариваясь. Едва заметив меня, кузнец Сакс громко спросил:
– Ульдемир, почему ты не приходишь смотреть на солнце? Разве ты не знаешь, что таков долг каждого взрослого человека?
– Прости меня, Сакс, – сказал я ему, – но у меня были на то важные причины.
– Да? А может быть, все дело в том, что ты – один из тех, кто распространяет слухи о том, что наше солнце скоро погибнет и мы вместе с ним, и оттого ты не приходишь смотреть на него вместе со всеми?
Оказывается, какую-то информацию они уже получили, подумал я. Не знаю только, ко благу это или наоборот. Но сейчас главное – не отдавать инициативы…