Капитул Дюны
Шрифт:
— Что вы скажете, если я предложу именовать улицы и площади в память ушедших от нас Сестер?
— Из тебя сегодня так и прет всякая чушь! — взорвалась Беллонда.
— Они никуда не ушли от нас, — добавила Тамалейн.
Одраде снова двинулась вперед. Она ожидала такой реакции. Мысли Беллонды по этому поводу были совершенно прозрачны. Мы несем память об «ушедших» в своей Другой Памяти!
Одраде не хотела спорить с ними здесь, на открытом месте, но считала, что ее мысль заслуживает внимания. Некоторые Сестры умерли, не успев передать свою память. Главные линии
Беллонда ускорила шаг и поравнялась с Одраде.
— Я хочу поговорить об Айдахо. Он ментат, да, но у него множественная память. Это в высшей степени опасно!
Они прошли мимо морга, откуда даже на улицу просачивался резкий запах антисептиков. Сводчатая дверь была открыта.
— Кто умер? — спросила Одраде, игнорируя нетерпение Беллонды.
— Проктор из четвертой секции и мужчина-садовник, — ответила Тамалейн. Эта женщина всегда все знала.
Беллонда пришла в ярость от такого пренебрежения и не стала этого скрывать.
— Вы обе можете меня послушать? Это очень важный пункт?
— Какой пункт? — мягко и вкрадчиво спросила Одраде.
Они вышли на южную террасу и встали у каменного парапета, откуда были хорошо видны плантации — виноградники и сады. В утреннем воздухе висела пыльная пелена, так непохожая на водяной туман.
— Вы знаете, в чем он заключается! — не унималась Беллонда.
Облокотившись на камни, Одраде всматривалась в пейзаж. Перила были холодны. Этот туман имеет очень своеобразный вид, подумала она. Лучи солнца преломлялись, проходя сквозь висевшую на горизонте пыль, придавая картине необычайную резкость и яркость. Пыль поглощала свет иначе, чем вода. Ореол был плотнее. Пыль и песок, как и вода, проникали в каждую трещинку, но скрип и потрескивание песка выдавали разницу. То же самое можно сказать и о Беллонде — она скрипит, словно старый несмазанный механизм.
— Это свет Пустыни, — сказала Одраде, указывая рукой в сторону горизонта.
— Перестань уклоняться от ответа, — зло произнесла Беллонда.
Одраде предпочла не отвечать. Туманный свет — это классическая вещь, но он не придает уверенности, как свет туманного утра на полотнах старых живописцев.
Тамалейн тоже подошла к Одраде.
— Этот свет своеобразен, но не менее прекрасен от этого, — отчужденный тон сказал Одраде, что в Тамалейн сейчас тоже бушуют Другие Памяти.
Так мы приучены оценивать прекрасное. Но какой-то внутренний голос говорил Одраде, что это не та красота, к которой стремится ее душа.
Внизу, под их ногами простирались мелкие низины, некогда поросшие обильной зеленью болота, а теперь высушенные надвигающейся Пустыней. Возникало чувство, что у земли удалили внутренности, подобно тому, как древние египтяне извлекали кишки из своих мертвых, готовя их к погребению, — их высушивали до сухого остатка, до сокровенной сущности, которая одна могла воспринять Вечность. Пустыня — мастер мертвых, пеленает землю в нитрон, обрамляет нашу милую планету в алмазы, которые таились
Беллонда стояла рядом, ворча и качая головой, отказываясь видеть, во что в скором будущем превратится Капитул.
Одраде едва не вздрогнула от параллельного потока мыслей. Ее захлестнула память: она почувствовала, что непроизвольно ищет глазами руины Сиетча Табра, набальзамированные самой Пустыней тела контрабандистов — торговцев Пряностью, убитых и брошенных в Пустыне.
Где теперь Сиетч Табр? Расплавленные развалины, спекшиеся в непробиваемую плотную массу, в которой не осталось ничего от его гордой истории. Досточтимые Матроны — убийцы истории.
— Если вы не ликвидируете Айдахо, я буду вынуждена протестовать против его использования в качестве ментата.
До чего же она суетлива! Одраде вдруг обратила внимание на то, что сейчас возраст Белл обозначился очень резко, более, чем всегда. Она даже сейчас была в очках для чтения. Увеличенные стеклами глаза придавали Преподобной Матери вид огромной рыбы. Использование линз, а не более современных протезов кое о чем говорило красноречивее всяких слов. В Беллонде было какое-то извращенное тщеславие, которое во весь голос кричало: «Я превосхожу своим величием те приспособления, которыми мне приходится пользоваться для того, чтобы заменить утраченные органы чувств!»
Беллонда была явно раздражена поведением Верховной Матери.
— Что ты так на меня уставилась?
Одраде внезапно поразила мысль о страшной слабости ее Совета. Она повернулась к Тамалейн. Хрящи растут всю жизнь — какие большие уши, нос и подбородок у Там. Некоторые Преподобные Матери боролись с этими проявлениями возраста с помощью лекарств, контролирующих обмен, и пластических операций, но Тамалейн никогда не опускалась до такой суетности. Вот я. Принимайте меня такой, какая я есть.
Мои советники очень стары. Да и сама я… Мне надо быть моложе и сильнее, чтобы нести на плечах груз всех наших проблем. О, будь я проклята за эту жалость к себе!
Существует только одна высшая опасность: угроза выживанию Общины Сестер.
— Дункан — превосходный ментат, — заявила Одраде, вложив в эти слова весь авторитет своего руководящего положения. — Но я не могу использовать вас сверх ваших способностей.
Беллонда промолчала. Она знала слабости ментатов.
Ментаты! — подумала Одраде. Они были подобны ходячим архивам, но когда нужен был четкий и ясный ответ, они принимаются формулировать вопросы.
— Мне не нужен еще один ментат, — сказала Одраде. — Мне нужен изобретатель.
Беллонда продолжала хранить молчание, и Одраде снова заговорила.
— Я освобожу его мысль, но не тело.
— Я настаиваю на анализе прежде, чем ты откроешь ему источники данных!
Учитывая обычные манеры Беллонды, такое заявление можно было считать мягким. Но Одраде не верила в мягкость Беллонды. Она ненавидела эти заседания, которые превращались в сплошное пролистывание архивных документов. Беллонда до безумия обожала архивную пыль. Постоянное копание в этой пыли и совершение скучнейших экскурсов в дебри несущественных деталей! Кому интересно знать, что такая-то Преподобная Мать обожала снятое молоко с овсяной кашей?