Капкан на наследника
Шрифт:
— Э-эх, был бы я чуточку моложе, обязательно поймал бы тебя на слове и выгнал отсюда, Дог!
— Можешь когда-нибудь попытаться, — ответил я. — Тогда я обязательно спрошу, где тебе порвали ухо.
— О, вот история так история!
Три поколения тому назад Гранд-Сита была отдаленным поместьем, владением промышленного барона, построенным по специальному проекту самого Камерона Баррина. Величественный особняк, полностью отвечавший традициям и вкусам своего времени, располагался на шестистах акрах холмистой местности, обнесенной каменной стеной. Его обитателям были доступны все удобства, которые
Так было три поколения назад.
Теперь до поместья стало рукой подать. Не надо шесть часов трястись в тарантасе. Конечно, скоростная магистраль оттяпала целый угол имения, из-за чего треть земель стала абсолютно непригодной для использования, однако общественные интересы взяли верх над частными, и вот с запада на восток стройными рядами зашагали высоковольтные уродцы, тянущие за собой немереное количество проводов и кабелей. До Нью-Йорка езды было каких-то час с четвертью, и его неясные очертания проступали сквозь туманы, но усадьба Гранд-Сита стоила бы раз в десять больше, чем нынче, если бы кто-нибудь всерьез взялся за ее благоустройство и выставил на рынок.
Огромный промышленный комплекс «Баррин индастриз» в архаичном стиле из заросшего плющом красного кирпича располагался в двух милях к северо-востоку, на самой окраине городка-спутника Линтона, который вырос из отдельных домиков, строившихся для рабочих и служащих, работавших на предприятии. Когда-то в стародавние времена один человек по фамилии Линтон владел мельницей на самом берегу реки, вот его фамилия и приклеилась к местности, а потом стала названием городка. Поначалу фабрика осуществляла руководство над всем населением, и город не имел своего правительства. Но времена меняются, и теперь у них есть мэр, городской совет и все язвы современного общества в придачу. Убийства, пожары, небольшой тотализатор и программа повышения благосостояния народа — выбирай, что хочешь.
С моста, поднимавшегося над железнодорожным полотном, можно увидеть, как дорога плавно сворачивает к востоку на полпути от Линтона к поместью и еще семь миль бежит по ничем не примечательной сельской местности, прежде чем в конце концов приводит к летней резиденции семейства Баррин, которой старый Камерон дал название Мондо-Бич. Мондо-Бич — это мили чистейшего песчаного пляжа, омываемого кристальными, до сих пор незагрязненными водами.
Железные ворота, ведущие в усадьбу, стояли распахнутыми настежь, и наш автомобиль проехал между двух огромных столбов, к которым они крепились. Крыша старого привратного домика провалилась, и теперь в здании никто не жил, но старик садовник в грубой униформе, оседлавший газонокосилку с моторчиком, с любопытством поглядел на нас и махнул рукой, показывая, что мы можем ехать дальше.
— Почти все из прежних слуг умерли или уволились, — пояснил Лейланд Хантер. — А новых они не нанимают.
— Но здесь все еще красиво, — сказала ему Шарон, которая пялилась из окон со странным выражением лица. — Я никогда не попадала в поместье таким путем.
— А мне казалось, ты говорила, что была тут только однажды, — удивился
— Так то в доме. Я много раз тайком пробиралась сюда и гуляла по округе.
— Надо же, а мне приходилось тайком пробираться отсюда. Даже представить трудно, как кому-то могло прийти в голову пробираться сюда!
— Это же дом на холме, Дог! Каждый известный мне ребенок завидовал любому, кто имел возможность приходить сюда.
— А мне больше нравилось в городе.
Хантер хрюкнул, переводя взгляд с нее на меня.
— Боюсь, ты только родился богатым, но порода в тебе все равно плебейская, Дог. Какая бы кровь ни текла в жилах твоей матери, свои гены тебе явно передал отец, все до одного.
— У незаконнорожденных жизнь веселее, приятель, — заверил я его.
— Неужели возвращение домой совсем не берет тебя за душу? Никакой ностальгии?
— Какая еще к чертовой матери ностальгия? Это место далеко от моего идеала.
— А какой идеал у тебя, Дог? — Лейланд перестал улыбаться и теперь смотрел на меня глазами адвоката.
— Приходилось видеть и получше, и похуже.
— И в покер играть частенько приходилось, не так ли?
Мне даже в зеркало не надо было смотреться, чтобы увидеть выражение, застывшее у меня на лице.
— Я почти никогда не блефовал, малыш Хантер, — ответил я. — Что-то не припомню, чтобы в этом была нужда.
— Снова это словечко — «почти». Весьма обтекаемо. Полагаю, в данном случае ты хочешь сказать «редко».
— Что делать, я — такой тупой! Не умею выражать свои мысли.
По мере приближения к дому гравиевую дорожку сменили бетонные блоки, привезенные специально из Бельгии. Я посмотрел в окно и увидел приближающийся трехэтажный особняк с дорическими колоннами и широкой лестницей. На секунду мне показалось, что на самой верхней ступеньке стоит старик, руки в боки, губы сжаты, ждет, пока я поднимусь наверх, чтобы испытать на мне свою новую палку, и это было только цветочками по сравнению с тем, что ожидало меня внутри. В верхнем окне мелькнула побледневшая мать, порывисто закрывающая лицо руками, чтобы не видеть происходящего, а из-за огромной дубовой двери выглядывали оскаленные личики Деннисона и Альфреда. Снаружи их было не разглядеть, но до моих ушей доносились приглушенные, очень довольные смешки. Где-то поблизости прятались более хитрые девочки, радостно прислушивающиеся к ударам палки по моей голой заднице.
Но я ни разу не вскрикнул, и старик так и не смог заставить меня заплакать. Позднее, оставшись наедине с собой, я позволял себе немного порыдать, но это были не слезы боли, а слезы ужасного, несправедливого унижения и бессилия, потому что мне влетало за заслуги Деннисона. Или Альфреда. Или за выходки девчонок.
Воспоминания заняли всего секунду. Теперь старик стал частью семейной истории, мать мирно покоится на дальнем кладбище, а все остальные наверняка выросли из этих детских забав.
У дверей маячила одинокая фигура дворецкого средних лет, явно ожидавшего нашего прибытия. Он был мне незнаком.
— Отменный прием, — сказал я.
Хантер кивнул и поднял свой атташе-кейс:
— Тебя ведь никак не назовешь знаменитостью, а я простой поверенный по семейным делам, не более того. Что касается Шарон, то она и вовсе человек посторонний. Так зачем беспокоиться насчет официального приема?
— Скажи мне только одну вещь, Советник. Меня ждут?
— Нет, конечно! Неужели ты думаешь, что я стал бы портить предстоящее веселье?