Капкан на наследника
Шрифт:
— Она и не подозревает, что у меня есть то, что ей нужно.
— Черт подери, старина, я вовсе не хотел превращать тебя в грязного распутника.
— А ты и не превратил. Я всю жизнь им был, только вот все не выпадало случая потренироваться и усовершенствовать свое искусство.
— Ну, это никогда не поздно, — поддержал его я.
Глаза Хантера заблестели, и он поудобнее устроился в своем кресле за огромным письменным столом.
— Неплохо сказано, Дог! Брошу-ка я, пожалуй, всякую благотворительность, и всю свою прибыль направлю в руки, которые действительно распорядятся моими бабками как надо. Кстати... как ее зовут?
— Шарман.
— Премиленькое создание.
Я растянул губы в улыбке, и он ухмыльнулся в ответ.
— Выкладывай, что там у тебя на уме, Советник?
Лейланд Хантер откинулся назад, затянул потуже галстук и придал лицу привычное деловое выражение.
— Знаешь ли ты, как часто я пытался выяснить твое местонахождение, Дог?
— Не-а.
— По крайней мере, раз в год, — ответил он.
— И чего ты так волновался?
— Потому что на мне висели кое-какие деловые поручения, и я собирался выполнить свои обязательства. А ты не облегчил мне дела. Комиссовался в Европе и тут же исчез из поля зрения. Будто растворился. Я хватался за все мыслимые и немыслимые возможности, тянул за каждую ниточку, но все они вели в никуда, и, скажу откровенно, Дог, я уже начал было думать, что тебе пришел конец. И неудивительно. Да сколько таких случаев, когда и разведка, и Интерпол разыскивали парней, которым после увольнения армия отвалила немало деньжищ, и их находили с дырой в башке или не находили вообще.
— У меня подобных проблем никогда не было.
— Почему, Дог?
— Советник, — сказал я, — здесь мне ничего не светило. Зачем было возвращаться, если дома меня ждали только перемены к худшему? Когда я уехал, мне было двадцать. И двадцать четыре, когда уволился. Хотелось повидать мир и делать то, что нравится, и чтобы семейка Баррин не дышала мне в затылок. Только не говори, что они не были до смерти рады моему решению. Конечно, я был для них просто скелетом в шкафу, но дома я слишком громко гремел костями. Моим милым родственничкам очень не хотелось, чтобы кто-то напоминал им о грехопадении моей матери и о ее беспутном поведении, которое по великим моральным стандартам могущественного клана считалось несмываемым позором. Это семейство было для меня как чирей на заднице, и я с радостью ухватился за возможность избавиться от них. Со смертью матери исчезло последнее связующее звено, и дог окончательно сорвался с привязи. — Я остановился, вытянул из пачки очередную сигарету и прикурил ее. — Странно, но я немного скучаю по старику. Дед был в таком возрасте, что мое дурацкое поведение доводило его до истерики. Я подтрунивал над ним, а он всегда попадался на крючок.
— Возможно, он просто притворялся, — сказал мне Лейланд. — Он был малый не промах.
— И бесился, когда кто-нибудь слышал, как он перднул? — засмеялся я над своими воспоминаниями. — В тот день, когда я отдубасил этого вонючего малыша Вебстера и его папаша не продал ни акра земли на южном берегу Мондо-Бич, о котором дед так мечтал, старый болван чуть не наложил в штаны, так он орал на меня.
— Знаю, — улыбнулся Лейланд. — А ты послал его к черту и на следующий день вступил в военно-воздушный флот.
— Мне было все равно, куда идти. Я закончил колледж и мечтал о полетах.
— И тебе это удалось. Старый Камерон гордился тобой.
— Брехня!
— Это правда. Он сам как-то обмолвился мне об этом в разговоре. Ты напоминал ему его самого в молодости. Твоим главным недостатком было то, что ты никогда не стремился к власти. Ты же знаешь, как он жаждал иметь прямого наследника.
— Брось, старина Хантер! Для него
— Да с ними все в порядке. Камерон велел передать тебе акции, стоимость которых была равна десяти тысячам долларов в тот период времени, когда я пытался связаться с тобой. Конечно, если бы ты отвечал всем его условиям. Вернись домой в сорок шестом, то получил бы пять тысяч акций. В те дни они еще высоко ценились на рынке. Однако теперь ситуация в корне изменилась. Теперь десять тысяч долларов — это двадцать тысяч акций. Оставшиеся пять будут поровну поделены между Альфредом и Деннисоном. Это условие в завещании Камерона кажется весьма странным, но он наверняка не брал в расчет возможность подобного обвала экономики и текущую инфляцию. Вероятно, дед хотел, чтобы парни сначала заматерели, набрались опыта, а уж потом заняли определенное место в его бизнесе. Это единственная причина, по которой он попридержал акции и не стал сразу передавать их Альфреду и Деннисону.
— Но бумаги все равно стоят десять кусков, так ведь?
— Есть еще кое-что.
— И?
Хантер повернулся в своем кресле, выдвинул ящик, вытащил из его недр желтую папочку и протянул ее мне.
— Ничего особенного, просто часть моих обязательств. Как-то твой дед приобрел участок земли в Нью-Мексико, надеясь на то, что туда доберется государственная программа ирригации. Но конгресс не поддержал этот проект, а земля — вот она... прекрасная, скалистая и абсолютно бесплодная. Рай для змееловов, да и туристы любят отснять там пару-другую кадров. Старик оставил ее твоей матери. Так что теперь она — твоя. — Лейланд развернул листочки, положил их передо мной и протянул ручку. — Даже если тебе удастся найти какого-нибудь придурка, все, на что ты можешь рассчитывать, — четверть за акр. Так что получишь лишнюю тысячу, и то ладно. Все налоги уплачены.
Я накарябал на листочках свое имя и вернул их старику.
— Премного благодарен. Так как насчет моих десяти кусков?
— Ты только что подписал нужные бумаги. Одновременная передача наследства тебе, Альфреду и Ден-нисону может состояться на формальной встрече в Гранд-Сита, твоей бывшей резиденции. Послезавтра подойдет?
— А мне обязательно туда ехать? — скривился я.
— Боюсь, что да, — кивнул Лейланд. — Кроме того, подумай только, ты снова воссоединишься с семьей!
— Это все равно что встретиться с клубком кобр.
Легкая улыбка тронула губы старика, но я не расслышал его ответа и переспросил:
— Что ты сказал?
Но он просто покачал головой и улыбнулся:
— Значит, послезавтра. Отправляемся отсюда. В четыре пополудни.
РАЗМЫШЛЕНИЯ. ЛЕЙЛАНД ХАНТЕР
Дог сказал: «Это все равно что встретиться с клубком кобр» — и не расслышал, как я спросил его: «А кто змеелов?»
Догерон Келли, малыш, которого они никогда не принимали в расчет. Он никогда не забивал себе голову всякой чепухой, таким и остался. Любой другой посчитал бы его просто большим ребенком, который немало помотался по свету, много повидал и делал только то, что было душе угодно, малый, который был никем и становиться кем-либо не хотел.