Капкан на оборотня
Шрифт:
Меня бабушка поцеловала как собственного внучка. Это меня удивило, но понравилось.
– Это моя бабушка Надя, – сказала Тоска, обращаясь ко мне. – Бабушка, а это мой друг Феликс.
– Да знаю, как не знать, весь месяц про него рассказывала, – весело отозвалась бабушка, расставляя на столе посуду.
– Бабушка, – с нажимом произнесла Тоска, – ну что такое говоришь!
Я почувствовал, что Тоске стало неловко, и предпочел сделать вид, будто этого совсем не заметил.
– У нас Феликсов еще не было, – говорила бабушка. – Был один Филимон, да и то давно, после войны сразу. На
Бабушка рассмеялась. И через морщины и старость лет я почему-то узнал Тоску.
– А куда можно положить вещи? – поинтересовался я.
– А вот сюда, – и бабушка проводила меня в смежную комнату, – вот твоя постель, белье чистое заправила.
– Ему, бабушка, постель не понадобится, он у нас на полу привык спать, в спальном мешке, – вмешалась в разговор Тоска.
Бабушка с удивлением посмотрела на меня.
– Да, это горькая правда, – я извлек свою постель и расстелил на полу.
Бабушка покачала головой и пригласила нас к столу.
Отужинали мы на славу. Мне даже показалось, что так вкусно меня еще никто не кормил. Хотя еда была самая простая: картошка вареная, салат из помидоров со сметаной и яблоки. Яблоки на самом деле оказались изумительными. Магазинные яблоки по сравнению с ними имели синтетический вкус.
– Это еще прошлогодние, – сказала Тоска. – В этом году еще не собирали.
– Яблоки ничего, – согласился я. – Если прошлогодние такие... Интересно было бы попробовать свежие.
– Попробуешь еще. А пока надо все разузнать.
Тоска повернулась к бабушке:
– Ну что здесь нового произошло? Оборотень не объявлялся?
– Объявлялся, – со вздохом ответила баба Надя, – он теперь долго не успокоится, маньяк-то этот. Проклятый, теперь Никитичну напугал, соседку мою! Она даже заикаться начала.
Баба Надя вздохнула. Я подумал, что простота простотой, а слово «маньяк» бабушке известно. Неумолимый прогресс дошел до самых отдаленных уголков нашей Родины.
Бабушка продолжала:
– Я как крик услышала, из дому выскочила, схватила первое, что попалось под руку. Кочергу вроде бы... Побежала к соседке. Калитка настежь открыта, двери тоже, свет во всех комнатах горит. Никитична моя в углу под иконами сидит и крестится. Я ее потом всю ночь корвалолом отпаивала. Весь пузырек ей споила. А наутро она как заблажит: не хочу, мол, тут оставаться. Побежала в соседнюю деревню, вызвала «Скорую». Ее и увезли. Теперь Никитична в районе лежит. Сказали, что месяц будет лежать, не меньше.
– Может, собаки испугалась? – спросил я. – Или волка? Здесь ведь глушь, волки должны водиться?
– Двадцать лет ни одного волка не видно было. Митрофаныч, это охотник наш, последнего да-авно подстрелил. А как подстрелил, так и не было тут волков. Собаки есть, но уж собаку от волка отличить у нас сможет каждый. Даже Рукасовы на что дураки, а и то, наверное, смогут. Никитична говорит, что это к ней маньяк приходил. Это она за своих пращуров расплачивается, вредные они были, насмешники, сплетники.
Бабушка быстро перекрестилась.
– Маньяк, значит, – покачал головой я.
Мне стало ясно, что слово «маньяк» для бабы Нади обозначает всех вредных существ. Оборотней, вампиров, жуликов, работников Пенсионного фонда.
Я достал свой комп. Комп у меня навороченный, не знаю, говорил это или нет. Помимо всяких разных полезных вещей, о которых, возможно, пойдет речь ниже, в компьютер встроен диктофон. Двадцать два часа непрерывной записи. Удобно.
– Рассказывай, бабушка, – сказала Тоска. – А мы запишем пока.
– В газету понесете? – осведомилась бабушка.
– Книгу напишем, – ответила Тоска. – Нам в школе задали собирать разные былины...
– Книгу это хорошо. Книга это интересно... Ну так, значит, вот. Как раз перед империалистической войной дело это было. Жил в нашей деревне один кузнец. Мастер – золотые руки. Что хочешь мог сделать. Дар у него был. Однажды взял и сделал он железного соловья. Так тот соловей не только песни пел, но даже прыгал с одной железной веточки на другую. И все у этого кузнеца было, хорошо жил, богато. И невесту он себе нашел – первую красавицу на деревне...
Ну, это уж как водится, подумал я. Кузнец – золотые руки, девица – первая красавица. Не хватает негодяя.
– И наметили они свадьбу уже, на осень, как раз после ярмарки. А до ярмарки надо было работать. Кузнец и работал. Ему купцы, не знаю откуда, из-под Макарьева откуда-то, большой заказ дали. И денег обещали заплатить тьму-тьмущую. Кузнец весь день и работает, кует железо, а иногда еще и ночью кует. А братья его завидовать ему стали – что это, мол, он так много денег получит, а мы что? Люди такие завистливые ведь, страсть просто. И вот стали братья кузнецу нашептывать, что, мол, не все у тебя в порядке с невестой. Засматривается на нее барин, да и сама она к нему тоже, мол, неравнодушна...
А вот и негодяй. Вернее, негодяи. Братья-негодяи, подумал я. Завистливые жадные поселяне.
Баба Надя продолжала рассказ:
– Кузнец стал мрачнеть и мрачнеть. А посмотреть, чем там невеста на самом деле занимается, нельзя – работы много. Но ничего, как-то справился. И к ярмарке заказ выполнил. Погрузил все на телеги, поехал на ярмарку купцам сдавать. А невеста осталась его ждать. Купцам товар понравился, оценили его хорошо, дали много денег, даже больше, чем кузнец ожидал. И вот кузнец решил немножко погулять, отвести, так сказать, душу после трудов. Купил он вина, купил баранок, снетков две корзины, пьет, ест, веселится. А купцы, что рядом с ним гуляли, давай к нему приставать. Что, говорят, кузнец, ты можешь выковать? Все, отвечает кузнец. Все могу выковать, что только есть в этом мире. А что, спрашивают купцы, можешь ли ты выковать железного человека? Чтобы ходил, работал и разговаривал? Нет, отвечает кузнец. Человека не могу. А вот собаку или другого какого зверя – могу. И будет он бегать, будет прыгать. И брехать будет – коли прикажут. Купцы смеются, вина кузнецу подливают. Долго ведь работать придется над такой собакой, говорят, поди, целый год, а то и два. А кузнец совсем распьянел, смеется: какой год, какие два, говорит, за ночь скую железную собаку.