Капли воды
Шрифт:
— Конечно, мистер Уайтмен. Разумеется, теперь шампунь.
— Она хотела знать про открытки и автомобильный гудок.
— Открытки и гудок, — сказал он задумчиво. — Нет, не припоминаю.
Он щелкнул пальцами:
— А, да-да-да! Ты можешь сказать ей, что они просто уничтожают меня. Каждое утро я нахожу ее карточку в почтовом ящике.
— И что там написано?
— Скажи ей, когда приходит почта, я ем яйцо всмятку. Я кладу письма перед собой, открытка всегда сверху. Я доедаю яйцо, беру открытку в руки. А потом? Я рву ее на половинки, на четвертинки, на шестнадцатые и отправляю маленьким снегопадом прямо в мусорное ведро. Затем я пью кофе. Понятия не имею, что там написано.
— А гудок?
— Это еще более жестокая кара, чем открытки, — он засмеялся. — Что ад тому, кто женщину отверг! Каждый день в половине третьего, когда я начинаю свои репетиции… Угадай.
— Она сбивает тебя с ног пятиминутным сигналом?
— У нее не хватает выдержки. Каждый день я слышу один тихий, почти неразличимый би-и-ип, потом переключается передача, и дурочка уезжает.
— Тебе это совсем не мешает?
— Мешает? Она верно рассудила, что я чувствительный, но явно недооценила мою приспособляемость. Первые пару дней меня это слегка беспокоило, но сейчас я замечаю это не больше, чем шум поездов. На самом деле мне пришлось напрячься, чтобы понять, о чем ты, когда ты спросил про гудок.
— Девушка, похоже, от тебя без ума, — сказал я.
— Да уж, набраться ума ей бы не повредило, — ответил Ларри. — Кстати, что ты думаешь о моей новой ученице?
— Кристина? Будь она моей дочерью, я бы отправил ее в техникум. Она из тех, кого учителя в начальной школе называют тихими детьми. На уроках пения их ставят с краю и просят отбивать ритм ногами и не раскрывать рта.
— Она всерьез хочет петь, — Ларри перешел в оборону. Он болезненно переносил намеки на то, что его интерес к ученицам имеет самое косвенное отношение к профессиональным вопросам. И защищался тем, что яростно верил в артистический потенциал своих подопечных. Скажем, делать уничижительные ремарки по поводу вокальных данных Элен он позволил себе только тогда, когда ей уже предстояло отправиться в небытие.
— Лет через десять Кристина сможет петь в переходе.
— Она еще тебя удивит.
— Она — вряд ли, а вот Элен может.
Меня смущало, что Элен будто была готова дать волю самым ужасным и неотвратимым силам. Но пока все ограничивалось идиотскими открытками и автомобильным гудком.
— Какая Элен? — голос Ларри пробивался из-под горячего полотенца.
Тут зазвонил телефон. Парикмахер, который стриг Ларри, сделал шаг, но телефон замолк. Он пожал плечами:
— Забавно. Похоже, последнее время это случается каждый раз, как приходит мистер Уайтмен.
Над моей кроватью зазвонил телефон.
— Это Ларри Уайтмен.
— Чтоб ты сдох, Ларри Уайтмен!
Часы показывали два по полуночи.
— Скажи ей, чтобы перестала, слышишь!
— Конечно, с радостью, еще бы, — просипел я. — Кому что сказать?
— Оптовой бакалейщице, конечно. Этой, из Буффало. Слышишь? Она должна немедленно перестать. Свет, этот чертов свет!
— Я начал прилаживать телефон к базе, надеясь втайне, что смогу повредить Ларри барабанную перепонку, но тут проснулся и понял, что заинтригован. Может быть, Элен наконец-то воспользовалась своим тайным оружием. У Ларри в тот вечер был концерт. Может, она атаковала его на глазах у всех.
— Она ослепила тебя светом?
— Хуже. Когда свет в зале погас, она осветила себе лицо этим идиотским фонариком, знаешь, которые носят на брелоке, пока батарейки не сдохнут. И смотрела на меня, ухмыляясь из темноты, как затасканная смерть.
— И как весь вечер? Ее должны были выкинуть из зала.
— Она выключила его, когда удостоверилась, что я ее заметил. А потом начался кашель. Боже! Кашель.
— Всегда кто-то кашляет.
— Но не так, как она. Как только я набирал воздух в легкие для следующего номера, она начинала. Грх, грх, грх. Три отчетливых грх.
— Ладно, я скажу ей, если встречу.
Меня впечатлила стратегическая новация Элен, хотя слегка расстраивало, что она не сулит долговременных успехов.
— Старый лицедей вроде тебя мог бы и не обращать внимания.
И это была чистая правда.
— Она хочет меня запугать. Пытается сломать меня прямо к концерту в Ратуше, — сказал он с горечью. Важнейший момент в профессиональной карьере Ларри — ежегодный концерт в Ратуше, получающий, кстати, неизменно высокую оценку критиков. Как баритон Ларри очень хорош, в этом не приходится сомневаться. И вот теперь, когда до концерта осталось только два месяца, Элен начала свою свето-горловую кампанию.
Через две недели после того безумного звонка я снова встретил Элен в ресторане. Она обращалась ко мне подчеркнуто холодно, как будто я был ценным шпионом, которому нельзя доверять и с которым неприятно иметь дело. Я вновь почувствовал себя неуютно — от ощущения ее скрытой власти, предчувствия больших перемен.
Она двигалась незаметно, и щеки ее покрывал румянец. После обмена хрупкими любезностями она спросила, упоминал ли Ларри про фонарик.
— О, да. — ответил я. — После первого же явления. Он был просто в ярости.
— А сейчас? — спросила она серьезно.
— Плохие новости для вас, Элен, хорошие — для Ларри. После трех концертов он уже привык и совершенно успокоился. Эффекта, боюсь, никакого. Почему бы вам не перестать? Вы изводили его достаточно долго. Все, на что вы можете рассчитывать, — это месть, и ей вы уже насладились.
Конечно, не мне ей было указывать, но она, по-моему, совершала фундаментальную ошибку. Все ее пакости были слишком регулярны и предсказуемы, и Ларри не составляло никакого труда вставить их в часовой механизм, управлявший его жизнью, и перестать замечать.
Она приняла плохие вести абсолютно спокойно. Я мог с тем же успехом сказать ей, что ее кампания увенчалась ошеломляющим успехом и Ларри вот-вот готов капитулировать.
— Месть — слишком мелкая рыбешка, — сказала она.
— Элен, вы должны обещать мне одну вещь…
— Конечно. Почему бы мне не поступать как Ларри и не обещать что угодно направо и налево.
— Обещайте не делать ничего на концерте в Ратуше.
— Слово скаута! — сказала она. — Никогда не давала обещаний с такой легкостью.