Капо Юрий, море и фея Калипсо
Шрифт:
А потом было море. Как сказал, по-моему, все тот же А.С. Пушкин: Привет, свободная стихия!.. Знаете, что я подумала, когда, медленно войдя в воду по мелкой гальке, оттолкнулась ногами от берега и поплыла навстречу начинающемуся закату? Что человек может многое испортить, но какие-то, извините за выражение, основополагающие ценности ему все-таки неподвластны. И, более того, делают все его попытки совершенно ничтожными и размером с муравья. Что даже если нас через час попросят отсюда - все равно стоило ехать!..
Говорят, что человек, погружаясь в морскую воду, испытывает так называемые дородовые ощущения. Возможно, все возможно… И я, погрузившись в воды Понта Эвксинского, почувствовала полный пофигизм и, как учила Безумная Света, на-все-на-пле-ва-те-льство. Я подумала,
– Жизнь удалась, - подумала я, выходя из воды.
Но и это еще не все. Когда после легкого ужина, примерно в полночь, я и фотограф Каштанов, кругами плавая в освещенной прожекторами и от того мерцающей и переливающейся всеми цветами радуги воде крытого бассейна отеля “Мэдисон-Лазурная” в обществе заместителя Марка Рудинштейна по оргработе и еще нескольких официальных и полуофициальных лиц, слушали, как лица, рассекая воду мощными движениями волосатых рук, рассказывают нам краткую историю создания и борьбы за место под кинематографическим солнцем первого отечественного кинофестиваля, - тут уж я вообще решила, что всё действительно ерунда и что, наверное, мы с Каштановым довольно важные персоны, раз плаваем здесь и в таком приличном обществе.
После чего я преисполнилась благодарности к Наташе Д., ее подруге Свете, их ужасному покровителю, его заму по связям с общественностью, охране, любовницам охраны, экипажу самолета и вообще ко всем живым существам, населявшим в тот момент Землю, территорию нашего отеля и окрестности замечательного города Сочи.
Утро принесло с собой отрезвление. Я проснулась рано и, как ни странно, во все том же благостном настроении спустилась на пляж. Там, под большим полосатым зонтом от солнца я обнаружила “капо ди тутти капи” Юрия К. с охраной. Юрий Анатольевич, в отличие от меня (и непроницаемой охраны), принимал солнечные ванны в весьма расстроенных чувствах. Чувства эти были написаны на его лице и, как и положено, весьма отчетливо проявлялись в языке. С приближенными он вообще разговаривал только матом, а со мной (я едва не написала “даже”!), поздоровавшись вроде нормально, по мере развития разговора употребил всего два-три ненормативных выражения, правда, сославшись в виде извинения на дурную погоду. Несмотря на этот явный знак благорасположения, мое благостное настроение как рукой сняло. Я поняла, что все, весь этот лоск, море, номер, ночной бассейн и мальчики на пляже, подносящие шезлонг, увы, не просто так, а связаны вот с этим немолодым, неприятным, возможно опасным и матерящимся с похмелья господином. Осознание этой зависимости сильно испортило мне настроение.
– Что там у них?..
– думала я, войдя в воду, машинально совершая короткие замахи руками и малодушно сожалея, что не искупалась на другом пляже. Честно говоря, я терялась в догадках, что бы могло значить плохое настроение Юрия Анатольевича. Мне было ясно, что у него что-то не заладилось с Наташкой, но что?
Всё выяснилось в нашем номере, когда я, искупавшись, пришла будить спящего Каштанова. Оказалось, что фотограф Каштанов уже не спит, как было, когда я уходила, а со счастливым выражением лица сидит на кровати, а рядом, в кресле и на полу в вольных позах расположились ослепительная Наташа Д. и ее безумная подруга Света в легких летних нарядах а ля художник Клод Моне или кто там еще из курса “Французское искусство конца ХIХ - начала ХХ века”. Вся композиция смотрелась очень хорошо, хотя меня почему-то неприятно задела излучающая радостный свет физиономия фотографа Каштанова.
– Хоть бы раз старым товарищам так улыбнулся!
– с удивившей меня неприязнью подумала я, но остановила себя. Все мужики одинаковы, будь то хоть страшный мафиози Юрий К., держащий в страхе полгубернии, хоть скромный мастер фотографии А. Каштанов, известный в узких кругах нашего города своей рафинированной интеллигентностью. Им ведь что надо? Ноги два метра, талия шестьдесят и грудь не менее третьего номера - вот и всё…
Впрочем, мы отвлеклись. Выяснилось, что в нашем номере происходит что-то вроде совета в Филях. Что Наташа Д. и ее подруга, продинамив мужиков в предыдущий вечер, пришли к нам советоваться - как им быть дальше. И я вошла как раз на том самом интересном месте, где девчонки, покатываясь со смеху, рассказывали, как вчера, напившись в верхнем гостиничном баре на 14 этаже, не напрягаясь, избежали домогательств гендиректора компании “Объединенные механические заводы” и его зама по связям с общественностью, напившихся там же еще более, и спрашивали у счастливого Каштанова, что же им делать сегодня.
А Каштанов, изумляя меня все больше и больше, с серьезным лицом нес какую-то ахинею про то, что-таки им делать сегодня, - и даже на вопрос безумной подруги Светы: “а можно мы в случае чего спрячемся у вас?” - без запинки отвечал: “ну, конечно!”… После этого “ну, конечно” я, представив, как папа Юрий со товарищи поздно вечером, стреляя из всех стволов, ищут у нас Наташу Д. и ее подругу Свету, бросила на Каштанова огненный взгляд и уронила на пол японскую пудреницу “Мияки”.
Увидев на полу дорогую вещь, фотограф Каштанов частично стряхнул наваждение, и улыбка его стала более осмысленной. Он сказал, что спрятаться, оф кос, можно и у нас, но он подумает, где это сделать лучше. В смысле, чтобы не нашли, а то к нам, хм… к нам каждый дурак заглянуть догадается, да.
Вообще, забегая немного вперед, скажу, что на почве развивавшегося на наших глазах романа у нас с Каштановым по вечерам, перед сном (возможно, как сублимация чего-то “иного”, по Фрейду), стали происходить диспуты на тему “а правильно ли поступает юная модель Наташа Д. с красным миллионером Юрием К.?!”.
(Неплохо, да ? Но, я же говорю, мы все там были немного не в себе).
И вот что меня поразило: фотограф Каштанов неожиданно заявил мне, что лично он понимает и одобряет Наташу Д., не говоря уже о ее безумной подруге Свете. (Sic!) Что она права, и так, мол, и надо поступать с этими новыми хозяевами жизни, которые считают, что всех и вся за свои деньги купить могут. (Sic! Sic!). А на мой вопрос, зачем же она вообще согласилась на эту поездку и не считает ли он, что за все в жизни надо платить, особенно когда об этом предупреждают заранее, фотограф Каштанов отвечал сбивчиво, но горячо: что, мол, с одной стороны и в каком то смысле, “да, соглашаться, возможно, не следовало”, но, с другой и особенно в данном случае, “нет, он так не считает”. Я удивилась, так как Каштанов никогда ранее в левых взглядах замечен не был, хотя… я тихо подозреваю, что дело тут не во взглядах, а в том, что он по ходу дела тоже стал неровно дышать к этой Наташе Д. (дурной пример, говорят, заразителен) и, следовательно, потерял присущую ему обычно адекватность и холодную рассудочность.
(И все-таки: что они все в ней находят?!..)
В общем, вся эта сиеста продолжается на наших глазах, цветет большими белыми цветами, как дикая пальма в оранжерее, а мы с Каштановым, представляете, мы же так до конца и не понимаем, что происходит, нас совесть мучает! Мы же, несмотря на его “левые взгляды”, работать сюда приехали! И хотя совершенно ясно, что все остальные приехали сюда совсем для другого, мы решаем не обращать внимания и в 21.30 того же дня объявляем автоответчику в номере Наташи Д., что завтра, в одиннадцать а-эм у нас съемка.
И странно, но Наташка довольно скоро нам перезвонила, а самое странное, что она, немного поколебавшись, согласилась на наше предложение. Может быть, она подумала, что, с одной стороны, все равно нам днем делать вроде нечего, а с другой, что в случае чего ей наши трудодни пригодятся. Если, например, она совсем доведет своего Крестного отца и он от отчаяния начнет размахивать браунингом. И тогда она скажет: сударь, в чем дело? Я на работе!.. (И тому есть свидетели. Целых два).
Впрочем, сие все мои домыслы, а скорее всего Наташа согласилась просто потому, что тоже, вроде нас, человек пролетарского происхождения и просто так на море кверху пузом долго лежать еще не привыкла.