Каприз Олмэйра. Изгнанник. Негр с "Нарцисса" (Сочинения в 3 томах. Том 1)

Конрад Джозеф

— Пусти! — крикнул он.

В ответ на это она еще сильнее обхватила его ноги. Он сделал неимоверное усилие освободиться и, попытавшись поднять ногу, топнул ей. Вдруг послышался резкий голос:

— Легче, капитан Лингард, легче.

Он быстро повернулся к Виллемсу, захваченный воспоминаниями, пробужденными в его памяти знакомыми словами. В старые дни, когда Виллемс был его доверенным, надежным сотрудником в торговых делах в заброшенных, опасных местностях, этот человек, умевший владеть собой много лучше его, не раз выводил его из затруднения и избавлял от последствий излишней горячности своевременным добродушным предупреждением: «Легче, капитан Лингард, легче», сказанным

на ухо или крикнутым громко, смотря по обстоятельствам. Да, это был славный парень, им же выведенный в люди. Останься он с ним, ничего бы подобного… Он крикнул Виллемсу:

— Скажи ей, чтобы она отпустила меня, или…

Он услыхал, как Виллемс что-то ей крикнул и, переждав, рассеянно посмотрел вниз. Растянувшись, она лежала неподвижно, положив голову на его ноги. Им овладело нервное нетерпение, похожее на страх.

— Прикажи ей меня отпустить, Виллемс, с меня довольно этого!.. — закричал он.

— Ладно, капитан Лингард, — спокойно ответил Виллемс, — она вас уже отпустила. Снимите ногу с ее волос, она не может встать.

Лингард отскочил в сторону и, быстро повернувшись на месте, увидел, как она села, закрыв лицо руками. Он снова обернулся к Виллемсу. Тот стоял все так же прямо, неуверенно покачиваясь на ногах, как пьяный, силящийся удержать равновесие.

— Что ты можешь сказать в свое оправдание? — раздраженно со скрытой злобой крикнул ему Лингард.

Виллемс, пошатываясь, медленно направился к нему.

— Красивый поступок, — сказал Виллемс.

Он стал перед ним с закрытым опухшим глазом, ощупывая свое разбитое лицо. Проводя рукой по куртке, он покрывал белую ткань кровавыми пятнами. Лингард, не говоря ни слова, смотрел на него. Стерев, наконец, кровь, Виллемс остановился перед ним, опустив руки, с изуродованным лицом.

— Красивый поступок, нечего сказать, — укоризненно повторил он, с трудом ворочая языком.

— Я был слишком хорошего мнения о тебе, — сказал Лингард.

— А я о вас. Неужели вы не понимаете, что я мог бы убить этого болвана и спалить все дотла, все снести с лица земли. Вы бы и пепла не собрали. Я мог все это сделать и не захотел.

— Ты не мог. Ты не посмел, негодяй! — закричал Лингард.

— Какой смысл ругаться?

— Верно, — согласился Лингард, — для тебя не найдется подходящих слов.

Наступило короткое молчание. При звуке их голосов Аисса поднялась с земли и подошла. Жадно перебегая безумными глазами от одного лица к другому и ловя на лету каждое произнесенное слово, она имела беспомощный вид человека, тщетно напрягающего ум, чтобы уяснить себе таинственный, роковой смысл того, что говорится на непонятном языке.

— Вы ударили меня, оскорбили… — снова начал Виллемс.

— Оскорбил! — запальчиво крикнул Лингард. — Да кто и что может оскорбить тебя… тебя…

Он сделал шаг вперед.

— Легче, легче! — спокойно сказал Виллемс. — Я говорю вам, что не буду драться. Поняли? Я пальцем не двину. Если б я захотел причинить вам зло, — продолжал он, — уничтожить нас, я бы уже сделал это. Я простоял в дверях достаточно долго, чтобы успеть спустить курок, — а вы знаете, что я хорошо стреляю.

— Ты промахнулся бы, — уверенно сказал Лингард. — Ведь есть же на земле справедливость!

Звук этого слова заставил его остановиться, как неожиданный и безответный упрек. Гнев оскорбленной гордости уже вылился в ударе, и в душе его не осталось ничего, кроме чувства позора и стыда, неясного, но отвратительного и жуткого. Да су шествует ли на земле справедливость? В простоте сердца своего он не мог найти ни малейшей причины, цели, объяснений, ко торые могли бы оправдать существование на земле этой лжи вой, зловредной твари, способной на самую подлую измену, способной, после совершения ее, продолжать жить, двигаться и говорить с людьми — нахально и безнаказанно. Он сам чувство вал невыносимый стыд при виде этого человека и считал себя как бы ответственным за то, что тот продолжает жить.

Раздавшийся снова голос Виллемса заставил его вздрогнуть.

— Я всегда вел честную жизнь. Вы это знаете. Вы всегда хвалили меня за мою стойкость, вы это тоже знаете. Вы знаете также, что я никогда не крал, — если вы это имеете в виду. Я взял в долг; вы знаете, сколько я уже отдал. Я сделал безрассудную ошибку. Но примите во внимание мое положение там. Я немного запутался в своих делал, у меня были долги. Мог ли я позволить себе идти ко дну на глазах всех этих людей, завидовавших мне? Но все это уже прошло. Я сделал безрассудную ошибку и заплатил за нее.

Лингард, онемевший от изумления, мог только повторить безжизненным голосом:

— Безрассудная ошибка…

— Да, — задумчиво процедил Виллемс и продолжал с возрастающим волнением: — Как я сказал, я всегда вел добродетельную жизнь. Более добродетельную, чем ваша. Да, да, более чем ваша. Я пил немного, немного играл в карты. Кто этого не делает? Но у меня с детства были принципы. Да, принципы. Дела всегда останутся делами, и я никогда не был ослом. И никогда не уважал дураков. Они должны были платить за свою глупость, когда имели дело со мной. Это их вина, а не моя. Но что касается принципов, это дело другое. Я избегал женщин. Это запретный плод, у меня не было времени, и я презирал их. Теперь я их ненавижу!

— Да вы спросите мою жену, — продолжал он, — когда увидите ее в Макассаре, есть ли у меня основания ненавидеть ее. Она была ничем, я сделал из нее госпожу Виллемс. Спросите ее, как она меня отблагодарила. Спросите… ну, да все равно. Ну а там появились вы и бросили меня здесь, как кучу хлама, бросили и оставили без дела, без одного хорошего воспоминания, без малейшей надежды на что-либо хорошее. Оставили меня на милость этого дурака Олмэйра, который в чем-то меня подозревал. В чем? А черт его знает! Но он с самого же начала подозревал и ненавидел меня, вероятно, за то, что вы меня обласкали. О, я читал в его душе, как по книге! Не очень-то далек ваш самбирский компаньон, капитан Лингард, но он умеет быть неприятным. Проходили месяцы. Я думал, что я подохну от тоски, от моих мыслей, сожалений. А тут…

Он сделал быстрый шаг к Лингарду. Как бы повинуясь той же мысли, тому же инстинкту, побуждению его воли, Аисса также приблизилась к ним. Они стояли тесной кучкой, и оба мужчины чувствовали между собой дыхание женщины, обнимавшей их изумленным, непонимающим, отчаянным взглядом своих диких, печальных глаз.

V

Виллемс слегка отвернулся от нее и заговорил тише.

— Взгляните на это, — сказал он с чуть заметным кивком в сторону женщины, стоявшей за его плечом, — Взгляните на это. Не верьте ей. Что она вам наговорила? Я спал. Я провел три дня и три ночи, ожидая вас. Надо же было выспаться наконец. Я приказал ей не ложиться и поджидать вас и разбудить меня. Она и ждала. Ей нельзя верить. Женщинам нельзя верить. Кто может сказать, что у них в голове? Можно только быть уверенным, что не то, что у них на языке. Они живут бок о бок с вами, как будто ненавидят вас, или как будто любят; они ласкают вас и мучают, бросают вас или пристанут к вам как банный лист, по им одним известным, непонятным соображениям. Взгляните на нее и на меня. Что она из меня сделала. Что она вам говорила?