Каприз Олмэйра. Изгнанник. Негр с "Нарцисса" (Сочинения в 3 томах. Том 1)
Шрифт:
— Да, человек моря — такой же, как и мы. Настоящий оранг-лаут, — задумчиво продолжал Бабалачи. — Не то, что прочие белые.
— Я такой же, как и другие белые люди, и не люблю попусту тратить слова. Я приехал сюда, чтобы повидать белого человека, который помог Лакамбе против Паталоло, моего друга. Покажи мне, где живет этот белый, я хочу с ним поговорить.
— Только говорить, туан? Зачем же тогда торопиться? Ночь длинна, а смерть не долга, как ты должен знать, ты, который принес ее стольким людям моего племени. Много лет тому назад я стоял против тебя с оружием в руке. Разве ты не помнишь? Это
— Не могу же я помнить всех бродяг, которые попадались мне на пути, — ответил Лингард.
— Ай, ай, — невозмутимо и задумчиво продолжал Бабалачи. — Много лет тому назад. Тогда все это, — и, взглянув на бороду Лингарда, он покрутил пальцем под своим собственным, лишенным растительности подбородком, — все это блестело, как золото на солнце; теперь же это похоже на пену разъяренного моря.
— Может быть, может быть, — терпеливо сказал Лингард, легким вздохом невольно отдав дань воспоминаниям молодости, вызванным словами Бабалачи.
Он так долго прожил с малайцами и так с ними сжился, что крайняя медленность и разбросанность их умственного процесса не слишком его раздражали. Ему было ясно, что Бабалачи хочет что-то сказать ему, и надеялся, что этот разговор осветит беспросветную тьму необъяснимой измены и озарит, хотя бы на секунду, того человека, над которым ему предстоит привести в исполнение приговор правосудия. Только правосудия* Мысль о мести была далека от него. Он не хотел думать о том, каким образом это правосудие должно совершиться. Он не мог совладать с мыслями, которые роились в его голове под звуки монотонного голоса Бабалачи, и они невольно возвращались к тому слепому, роковому случаю, побудившему его много лет тому назад спасти умиравшего с голода беглеца с голландского судна на Самарангском рейде. Как понравился ему этот человек, его самоуверенность, настойчивость, желание пробиться вперед, его высокомерное добродушие и эгоизм. Ему нравились самые его недостатки, отчасти свойственные и ему самому. Он всегда справедливо к нему относился и будет справедлив к нему и теперь, до самого конца. При этой мысли на лицо Лингарда пала угрожающая тень. Так сидел он, сжав губы и с тяжелым сердцем, в то время, как в спокойной тьме снаружи безмолвный мир, казалось, ждал с затаенным дыханием той справедливости, которую он держал в своей руке, в своей твердой руке, готовой ударить — и не решающей шевельнуться.
II
Бабалачи наконец замолчал. Лингард слегка переменил положение и тихо покачал головой. История происшедших в Самбире событий, представленная с точки зрения хитроумного политика, послужила ему как бы руководящей нитью для выхода из лабиринта мрачных мыслей.
— Все это сделало ваше племя, — сказал наконец Лингард, — и вы раскаетесь в этом, прежде чем подуют сухие ветры. Голос Абдуллы приведет сюда голландцев.
Бабалачи неопределенно взмахнул рукой.
— Если я когда-либо и говорил с Паталоло, как старший брат, то это было для вашего добра — и для пользы всех, — с большой серьезностью продолжал Лингард.
— Так говорят все белые, — воскликнул Бабалачи с горечью, — Мы знаем вас. Все вы так говорите, а сами заряжаете ружья и точите мечи. Когда вы готовы, вы говорите слабым: «Повинуйтесь и будьте счастливы или умрите». Странные вы люди, белые. Вы думаете, что правда только в вашей мудрости, в вашей добродетели и вашем счастье. Вы сильнее диких зверей, но не так мудры, как они. Даже черный тигр знает, когда он сыт, а вы не знаете. Он знает разницу между собой и тем, кто может говорить, а вы не знаете разницы между собой и нами, — которые тоже люди. Вы мудры и велики, но всегда будете дураками.
Лингард с любопытством смотрел на возбужденного малайца.
— Ana, апа, что с тобой? — успокоительно протянул он. — Кого я здесь убил? Где мои ружья? Что я сделал? Кого я про глотил?
Бабалачи притих и заговорил с подчеркнутой вежливостью:
— Ты, туан, с моря и больше других походишь на нас. Отто го я и говорю с тобой от чистого сердца… Только лишь один раз море оказалось сильнее морского раджи.
— Ты это знаешь, вот как? — резко сказал уязвленный Лингард.
— Га! Мы слышали про твой корабль, и некоторые порадовались. Но не я. Между белыми чертями — ты человек.
— Трима касси! Благодарю! — сурово сказал Лингард.
Бабалачи опустил глаза со сконфуженной улыбкой, но лицо его сейчас же затуманилось, и он заговорил с печалью в голосе:
— Если бы ты пришел днем раньше, туан, ты бы присутствовал при смерти одного из твоих врагов. Ты бы увидел, как он умирал нищим, слепым, несчастным, и при нем не было сына, чтобы вырыть ему могилу и рассказать другим о его мудрости и доблести. Да, ты бы увидел человека, которого ты победил при Каримате, много лет тому назад — умирающим в одиночестве, если бы не один друг. Ты был бы доволен.
— Нет, — отвечал Лингард, — Я даже не помнил его, пока ты сейчас не упомянул его имя. Вы нас не понимаете. Мы бьемся, побеждаем и забываем.
— Верно, верно, — сказал Бабалачи с вежливой иронией, — вы, белые, так велики, что пренебрегаете памятью о ваших врагах. Нет, нет, — продолжал он в том же тоне: — вы так полны милости к нам, что не хватает места для памяти. О, вы велики и добродетельны! Но мне сдается, что в своей среде вы умеете помнить обиды. Разве не так, туан?
Лингард ничего не сказал. Плечи его незаметно приподнялись. Он положил ружье на колени и рассеянно взглянул на курок.
— Да, — продолжал Бабалачи, снова впадая в грусть, — да, он умер в темноте. Я сидел рядом с ним и держал его руку. Та, которую он проклинал из-за белого человека, тоже была там и плакала, закрыв лицо. А белый ходил по двору и шумел. По временам он подходил к дверям и яростно смотрел на нас, плачущих. Глаза его были злы, и я радовался, что умирающий слеп. Я говорю правду. Я был рад, потому что лучше не видеть глаз белого, когда сидящий в нем дьявол смотрит через них.
— Ты, кажется, сердишься, Бабалачи? — проговорил Лингард по-малайски.
— Нет, я не сержусь, туан, — ответил тот. — За что же мне сердиться? Я простой оранг-лаут и много раз бежал перед вами. Был слугой одного, находился под покровительством другого, давал советы и там и тут за пригоршню риса. Кто я такой, чтоб сердиться на белого? Что такое злоба без права нанести удар? Вы, белые, захватили все: землю, море и право наносить удары. Нам, островитянам, ничего не осталось, кроме вашей справедливости, вашей высокой справедливости, не знающей злобы.