Капустный суп

Фалле Рене

– Ну вот! Это наше владение! Прямо за полем река! Вид восхитительный! Валютный курс более чем благоприятный для нас!

Его взрослый сын Франц и дочь Берта уже лазили по руинам Хлева, похозяйски осматривая каждый уголок.

– Да, но чтобы привести эту развалюху в христианский вид, потребуется уйма труда, - заметила Фрида Шопенгауэр, настроенная не столь лирически, как ее супруг.

Рыжий тут же осадил жену:

– Десять тысяч марок за гектар луга, это же, дорогая моя, великолепное дело. Надо подходить разумно: за такие деньги Лотарингию, конечно, не купишь.

Вон дальше бельгийцы ремонтируют амбар, чтобы проводить там отпуск. Видно, бедняки. Все своими руками делают. А мы можем оплатить хоть всех французских рабочих, раз они выиграли войну!

Его так и повело от смеха, до того забавной показалась ему эта мысль. Он даже заикал:

– Шампанского, Фридочка, шампанского! При нынешнем курсе марки это вовсе не дорого, мы можем позволить себе пить шампанское здесь на каникулах хоть каждый день!

Привыкшая к повиновению Фрида Шопенгауэр открыла дверцы прицепа, расставила складной столик, вынула из холодильника бутылочку шампанского, а муж ее, доставая бокалы, сзывал детей.

– Берта! Франц! Идите сюда! Промочим горло! Выпьем за Францию! Не за Францию под пятой армейского сапога. А за Францию под мягкой домашней туфлей.

Тем временем Блэз Рубьо по-пластунски полз по люцерновому полю, направляясь к неприятельскому биваку.

– А ведь верно, - бубнил он, прислушиваясь, - мальчишка не соврал! И впрямь, это бош говорит, чисто свинячий голос, немало я наслышался, сидя в траншеях, как они промеж себя болтали. Болтай, мой зайчик, болтай, скоро сможешь с самим кайзером поболтать, да и с кронпринцем впридачу, ведь они там находятся, куда ты сейчас пойдешь!

Тут пришлось перевести дыхание, потому что он все-таки не мог действовать так проворно, как в 1917 году. В пятидесяти метрах от него с громким шипением взлетела в воздух пробка от шампанского.

– Дерьмо чертово!
– выругался почтенный патриарх семьи Рубьо. Други, нас засекли.

Взыгравший духом и телом, наш пуалю, не утирая слюней, вольно стекавших по его козлиной бородке, приложил приклад ружья к плечу, прицелился, стараясь попасть в мельтешившие вокруг прицепа тени, и нажал на спусковой крючок. Звук выстрела наполнил его сердце непередаваемо огромным счастьем, пусть даже ему самому казалось, будто оно навеки исчезло во мраке его юности.

Как раз в эту минуту Карл Шопенгауэр поднял бокал, и бокал вдруг разлетелся вдребезги. К счастью, вся семья находилась под защитой своего автомобиля, бока которого исхлестал грохочущий шквал свинца, но, опятьтаки к счастью, это оказалась мелкая дробь, всего лишь десятый номер, так как Антуан Рубьо охотился теперь только на сороку да дрозда-пересмешника.

– Mein Gott!
– взвизгнула Фрида.
– В нас стреляют!

– Сакраменто!..
– прикрикнул на жену Шопенгауэр.
– Стреляет охотник, и нас он не видел! И крикнул по-французски:

– Каспатин охотник! Achtung! Фнимание! Тут людей! Курапатки сдес нет!

В ответ ему грохнул новый выстрел.

На сей раз немцы успели рассеяться, кинувшись в поисках укрытий под руины Старого Хлева.

– Свиньи!
– завопил разошедшийся

Блэз, продолжая ползти на локтях. Ни чуточки не изменились! Как были подлыми трусами, так трусами и остались! Честных женщин насиловать - на это они горазды, отрубить мальчонке руку - это сколько угодно, но перед настоящим мужчиной драпают!

Слово "мужчина" он произнес на бурбонезский лад "мосщина". Сказав это, неистовый дед перезарядил ружье и грохнул в сторону Хлева еще дважды.

– Спасайт! Спасайт!
– завопили немцы во всю глотку. Все семейство Ван-Шлембруков в полном недоумении взглянуло на Глода и Сизисса.

– Слышите?
– пробормотал Ван-Шлембрук-отец.
– Зовут на помощь, стреляют из ружья! Наш долг отправиться на место преступления, ибо это настоящее преступление.

– Чего-то я в толк не возьму, - буркнул ошалевший Глод.
– Сроду у нас никаких убийц не водилось.

– Достаточно и одного, мсье Ратинье. Пойдемте туда все вместе.

Представители коренного населения поплелись за бельгийцами, добрались до дороги, где повстречали обоих Рубьо и Амели Пуланжар; они тоже спешили к Старому Хлеву. Навстречу им со всех ног бросился Рике:

– Папа! Папа! Это прадедушка! Антуан Рубьо побледнел:

– Прадедушка? Что же он наделал? В прабабушку стрелял?

– Нет. Надел каску, взял твое ружье и пошел убивать немцев.

– Немцев?
– не помня себя от изумления, повторил Жан-Мари.
– Каких таких немцев? Да немцев здесь давно нету.

– Коли их нету, то, надо полагать, еще будут, - заметил Бомбастый просто так, чтобы что-то сказать.

Пока Рике объяснял, в чем дело, Амели Пуланжар восторженно била в ладошки и нежным голоском выводила:

Боши, боши, дураки,

Вырвем вам все потрохи!

– Да заткнись ты, дурында, - прикрикнул на нее Жан-Мари.
– Если отец хоть одного уложит, неприятностей не оберешься. Небось подерьмовее будет, чем если бы в столовой кучу наложили!

Желая окончательно ему досадить, Глод изрек:

– Тут большой вины Блэза нет! А может, немецкие уланы у него под окнами как раз и набезобразили.

Жан-Мари сдержал себя и не ответил Глоду. Когда они подошли к луговине, откуда прозвучало еще два выстрела, с ними поравнялся синий автомобиль жандармерии. Из машины поспешно выпрыгнул бригадир Куссине в сопровождении троих жандармов. Бригадир обратился к Жану-Мари:

– Нам позвонила ваша матушка. Он хоть ни в кого не попал, надеюсь?

– Откуда же мне знать!

– Дробь мелкая, десятый номер, - уточнил Антуан.

– Это, конечно, лучше, чем крупная, но что за идиотская история? Где же он?

– Я его вижу!
– завопил Рике, взобравшийся на капот жандармской машины.
– Он метрах в двадцати от их прицепа, как раз у яблони.

Привстав на цыпочки, собравшиеся и впрямь разглядели ползущее по люцерне белое пятно фланелевого жилета и белое пятно подштанников.

– Мсье Рубьо, - загремел бригадир, - немедленно прекратите!

– Папа, - взмолился Жан-Мари, - кончай сейчас же свои идиотские штучки!