Кара-курт
Шрифт:
Кайманов рассмеялся, сказал так, чтобы его слышали окружающие:
— Ну кто там за тобой пойдет, когда сейчас уже люди говорят: «Дорогу Клычхана переходишь, сотвори молитву аллаху».
— Кто так говорит? — насторожился Клычхан.
— Люди... Думаешь, пойдет к тебе Оман Карьягды, сына которого Азата ты убил?
Клычхан гневно нахмурил брови: такой поворот вовсе не входил в его расчеты.
— Или ты думаешь, пойдет за тобой Мамед Нияз, у которого ты взял двадцать барашков?
— Я взял барашков для
Самохин и Кайманов переглянулись: оказывается, Ястребилов вооружил Клычхана ни много, ни мало революционной теорией?
— Ну и что ж вам рассказывал наш комендант? — спросил Самохин.
— Он сказал, — ответил Клычхан, — что настоящий революционер всегда борется за интересы народа. Тогда самый последний бедняк, самая обездоленная женщина с радостью отдаст такому вожаку последний чурек, потому что будет знать, этот чурек пойдет на справедливое дело...
— А вы знаете, он вам все правильно сказал, только не понимаю, зачем, — проговорил Самохин. — Вы ведь и сами грамотный человек, наверное, понимаете, что такое революция, а что — обыкновенный грабеж.
Андрей увидел, что полковник Артамонов дожидается их в окружении старейшин ближайших аулов, на берегу Глаза неба, где под тенистыми деревьями женщины уже расстилали ковры, ставили угощение.
Кайманов и Самохин спешились, доложили полковнику о прибытии.
Подъехала группа Фаратхана, началась церемония с взаимными приветствиями, вежливыми вопросами о здоровье, о делах, о семье.
В это время на вершине двугорбой сопки появилась поставленная вверх корнями арча. Это значило, что иранские отряды охраны порядка и советские воинские подразделения перекрыли все входы в долину.
Из-за склона сопки показалась «эмка», остановилась у края протянувшегося вдоль берега поля.
Из «эмки» вышел крайне озабоченный Вареня', направился к полковнику, перебегая с межи на межу, но не успел он сделать и нескольких шагов, как те, кто был от него неподалеку, с приветственными криками устремились к нему, подняли Вареню' на руки.
— Что это они там делают? — с тревогой спросил полковник.
— Чествуют нашего Вареню' за отпущенного домой черводара, — сказал Яков. — Помните, вы ехали в Кара-Кумы на мотоцикле, а к Варене' у дороги сам хан подходил?
— Так это ж я того черводара приказал отпустить, — сказал Аким Спиридонович. — Какого ж черта не меня, а его на руках носят?
— Да, но обещал-то отпустить Вареня'? Обещание выполнил. Влиятельный человек. К тому ж — мусульманин...
— Давай мне сюда скорей этого мусульманина. Уж не нарочно ли они его в окружение берут?
Вареня' и сам всеми силами пробивался к начальнику отряда, но доложить о выполнении задания не успел, с такой стремительностью стали развиваться события.
В конце долины показался джигит, низко пригнувшийся к холке лошади, скачущей во весь опор. Рядом скакала вторая лошадь светлой масти. Прошла какая-то минута, и вслед за скакавшим на ахалтекинце джигитом вынеслась из-за склона сопки целая группа всадников. Наткнувшись на оцепление, всадники рассыпались веером, скрылись за ближайшими сопками.
Самохин не верил своим глазам, но в кровном ахалтекинце по белой звездочке на лбу, белым чулкам, характерному поставу сухой, словно точеной, головы, по вытянутому вперед храпу он безошибочно узнал своего Шайтана, а в сидевшем на нем, пригнувшемся к шее коня джигите — бывшего своего коновода, Оразгельдыева. Рядом скакал оседланный, но без седока серый в яблоках Репс.
Сейчас уже можно было рассмотреть, что руки и лицо Оразгельдыева выпачканы кровью, а сам он едва держится в седле. Несколько человек бросились навстречу ему, взяли лошадей под уздцы, повели к месту, где у Глаза неба стояли со старейшинами аулов советские начальники.
— Товарищ полковник! Товарищ старший политрук! Не верьте Клычхану! За теми сопками сотни людей с оружием! Их привел сюда по приказу Клычхана бандит Аббас-Кули!
Клычхан пришел в ярость:
— Замолчи, проклятый щенок! Я своими руками вырву твой поганый язык, но не позволю тебе поссорить меня с моими друзьями!
— Шакалы твои друзья, Клычхан-ага! Не ты ли мне, когда границу перешел, сказал: «Фаратхан дает тебе сроку четверть Луны. Если не убьешь Кара-Куша, я сам убью тебя?»
— Правоверные! — завопил Клычхан, — он лжет, этот выродок, хоть он и сын моего брата!
Откуда-то раздался выстрел. Оразгельдыев стал медленно сползать с седла, его подхватили, уложили на кошму, начали перевязывать. Толпа расступилась. Перед Клычханом оказался торговец углем и дровами Ашир. Он сказал что-то двум здоровенным курдам, бывшим до этого в свите Фаратхана. Те неожиданно схватили Клычхана за руки, повисли на нем, не давая двинуться.
— Давлетхан! Атабашлы! Что это значит? Прочь от меня!
— Сейчас Ашир тебе все скажет, — ответили те.
— Проклятые предатели! Клянусь аллахом, все вы будете болтаться на веревках вниз головами!
— Помолчи, Клычхан, — сказал один из державших его бывших сообщников. — Яш-улы, — обратился он к Аширу, — давай, говори скорей. Очень трудно его держать.
— Я скажу! Я всем скажу! — вытаскивая из-за отворота халата сложенную в несколько раз затасканную газету, проговорил Ащир. — Ты, Клычхан, всем раздавал этого кара-курта. — Он ткнул пальцем в то место, где рядом с названием жирным пауком была обозначена свастика: — Ты требовал, чтобы мы вербовали людей для твоих кровавых дел! Вот он твой кара-курт! Так мы поступаем с ядовитыми гадами!