Карабарчик. Детство Викеши
Шрифт:
— Не хочешь в отцовском доме жить, на торговлю поглядываешь, — старик круто останавливался перед сыном, — испокон века были мы хлеборобы, а теперь лёгкой жизни захотел? Не дам я тебе надела!
Старик стукнул кулаком по столу и вновь забегал по комнате.
— Я и без тебя, со Спирькой проживу. Умнее отца хочешь быть? Ишь ты: «пашня ничего не даёт», — передразнил он сына. — А кто нашим хлебом живёт? Вся Россия.
— Знаю, — спокойно ответил сын, — только толку от этого мужику мало.
— Ишь ты, умник какой, — вскинул дед ястребиные глаза на Степана. —
— Что Архип, — сумрачно отозвался отец. — У него своё на уме, у меня своё. — И примирительно добавил: — О чём нам спорить?
— Значит, всё-таки едешь? — дед опустился на лавку.
— Да.
— Чем жить будешь? — старик побарабанил сухонькими пальцами по столу.
— Открою постоялый двор.
— А дальше? — продолжал допытываться дед.
— Там будет видно, — Степан отвёл глаза от острого взгляда отца.
— Значит, решил меня брссить? — губы старика чуть дрогнули.
— Нет, тятенька, век я вас не забуду, может, случится — глаза ваши закрою в смертный час.
— Ну, ладно, — вздохнут дед, — падай в ноги.
Степан опустился на колени.
— Кликни Дарью, — в волнении старик теребил свою жидкую бородёнку.
И когда Дарья опустилась рядом с мужем, дед заговорил неторопливо:
— Даю вам в надел саврасого мерина да Сивуху с «кабловичем» — стало быть, трёх лошадей, — кроме того, двух коров с телятами и тысячи полторы хлеба.
— Спасибо, тятенька, — низко кланяясь, враз сказали Степан и Дарья.
Довольный их покорным видом, старик продолжал:
— Благословляю пятнадцать десятин у Машуковского колка (земля там добротная, пахотная) и лес, что в рядухе [40] , на Плоской возле избушки.
— Благодарствуем, тятенька, — сын и сноха повалились старику в ноги.
— Только вот что… — дед вновь затеребил свою бородёнку, — Викешу-то оставьте пока у меня. Учиться ему ещё рано, пускай с Максимовной поживёт, да и мне с ним веселее.
40
Рядуха — огороженный участок леса.
Перед отъездом все по обычаю уселись на лавки и несколько секунд молчали. Потом дед перекрестил сына, сноху, поцеловал Викешу и сказал со вздохом:
— В добрый час.
В телегу был впряжён резвый «каблович» — вороной масти конь. Справа и слева стояли привязанные к оглоблям большая широкогрудая кобыла Сивуха и немолодой саврасый мерин. Погоняя хворостиной двух коров с телятами, позади телеги шла мать Викеши. Отец, свернув в переулок, направил коня берегом озера. Ехать деревенской улицей он не захотел, «чтоб соседи не пялили глаза на наш отъезд», как он объяснил Дарье.
За берёзовым колком, стоявшим на тракте в Раздольное, Викеша увидел Назарку Сорокина. Он шёл, размахивая порожним туеском, и беспечно насвистывал.
— Ты куда? — удивился он, увидя Викешу на телеге.
— В Раздольное.
— Ладно, — послышалось с обочины. Проводив взглядом телегу, Назарка вновь засвистел.
Торговая слобода Раздольное находилась и тридцати верстах от Озёрной, и Булыгины приехали туда только под вечер. Викеша с удивлением смотрел на большие каменные дома и фигурные решётки возле них, на огромные лабазы, на людную площадь, где стоял памятник Александру второму, ни магазины, лавочки, карусель с деревянными лошадками (хорошо бы прокатиться!). Он ёрзал на сундуке, стараясь получше разглядеть всё.
Остановились возле большого дряхлого дома, недалеко от церкви. Отец с трудом открыл покосившиеся ворота и ввёл «кабловича» на заросший бурьяном двор.
— Вот и приехали. Слазь, — сказал он. — Здесь жить будем.
Викеша огляделся. Дом показался ему вымершим. В глубине двора виднелись две покосившиеся амбарушки, похожие на дряблые опёнки. По бокам тянулся ветхий забор, который еле-еле держался на подпорках. Несколько унылых акаций и кустов боярышника дополняли картину запустения.
Пролетела стая галок, недалеко бумкнул колокол. Из-под крыльца вылез вислоухий пёс со впалыми боками, подошёл к телеге, обнюхал колёса и, улёгшись в тени, принялся искать блох.
Викеше стало тоскливо: вспомнил дом, утопающий в зелени огромных тополей, зеркальную гладь озера, таинственный шорох камышей, голубое небо, мычание коров, идущих с пастбища, весёлых ребят… Вздохнув, он прижался к матери.
Отец поднялся по шатким ступенькам на крыльцо и постучался. Через полуоткрытую дверь высунулась трясущаяся голова старухи с крючковатым носом, отвислой губой и прошамкала:
— Проходи, Стёпа. А Дарья где?
Старуха вылезла на крыльцо и, прикрыв глаза от солнца, оглядела двор. — Дарья, Дарьюшка, — поманила она рукой Дарью, — заходи. А-а, это и есть Викеша, — круглые совиные глаза хозяйки остановились на мальчике. — Проходите.
Комнаты были низенькие, и в них стоял затхлый воздух. Осторожно усевшись на краешек стула, Викеша украдкой посмотрел на старуху. Шлёпая стоптанными башмаками, она ходила взад-вперёд, собирая на стол. В душе Викеши рождалось неприязненное чувство. «Баба-яга, настоящая баба — яга, костяная нога», — подумал он про хозяйку старого дома и вновь унёсся мыслями в деревню к бабушке Авдотье Максимовне. «Та хорошая, ласковая, а эта глядит, как сыч». — Мальчик отвернулся.
Над старым диваном висел портрет какого-то мужчины. «Лучше уж на него смотреть, чем на эту ведьму», — решил Викеша. Из разговоров за столом Викеша узнал, что хозяйка старого дома Фёкла Степановна Расторгуева является родственницей его матери и что завтра они пойдут к какому-то нотариусу составлять дарственную бумагу на дом, который переходит к Дарье как наследнице.