Карабарчик
Шрифт:
— Вон! Вон! — вновь донесся до Викеши голос деда, и говорливая толпа цыган откатилась к лесу.
Дед вернулся к тарантасу, спрятал бляху в карман и повернул жеребца на дорогу в Долгое. Версты две ехали молча. Когда в нем улеглось волнение, он повернулся к внуку.
— Испугался, поди? — из-под нависших седых бровей глаза его смотрели с усмешкой.
— Дедушка, а за что ты цыган хлестал?
— Конокрады они, да и ребятишек таких, как ты, воруют.
— Правда? — Викеша недоверчиво посмотрел на деда.
— Раз говорю — значит,
— Дедушка, почему они боятся тебя? Ведь их много, а ты один? А зачем ты вешал на грудь бляху? — не унимался Викеша.
Дед оборвал свое пение и, зевнув, перекрестил рот.
— Вырастешь — узнаешь.
Часа через два остановились возле волостной управы. На крыльцо вышел сторож. Увидя Булыгина, он торопливо сдернул с лысой головы заплатанный картуз.
— Василий Иванович, пожалуйте. — Он быстро сбежал по ступенькам и протянул было руку, чтобы помочь старшине вылезти из коробка, но тот сам проворно соскочил с сиденья.
— Распряги лошадь, поставь на выстойку, через час дашь сена, овсом не корми, — поднявшись на крыльцо, приказал дед и вошел в управу.
Со скамей поднялись мужики и бабы. Хмурые, изможденные лица, суровые, недружелюбные взгляды… Поздоровавшись с писарем, дед надел свою бляху и занялся делами. Он долго перебирал какие-то бумаги, что-то отыскивал, читал и все время ругал мужиков за какую-то недоимку. Викеша сидел рядом и тоскливо поглядывал на окна, за которыми звенели ребячьи голоса. Наконец, он не вытерпел и потихоньку выскользнул на улицу.
В тени, недалеко от палисадника, мальчишки играли в бабки. Викеша, подражая деду, заложил руки за спину и медленно подошел к игрокам. Один из них, востроносый и худой, с веселыми озорными глазами, был одет в домотканую рубаху и штаны, через прорехи которых виднелись голые коленки. Он расставлял бабки. Второй — краснощекий крепыш с волосами цвета спелого овса — подбрасывал в руке налиток [37] . Остальные сосредоточенно следили за коном.
— Ты скоро, Семка? — второй мальчик выжидательно и спокойно посмотрел на оборвыша.
37
Налиток — бабка, внутренность которой залита свинцом.
— Сейчас, — ответил тот и отошел от кона. — Бей!
Краснощекий долго нацеливался, прищуривался, а когда метнул налиток — промахнулся.
— Ставь на промах три бабки, — скомандовал Сема. Тут он увидел Викешу и быстро оглядел его с ног до головы.
— Ты с Пчелиным Волком приехал? — спросил он бесцеремонно.
— Я приехал с дедом, он старшина, — ответил Викеша.
— Так я и знал, что ты внук Пчелиного Волка, — уже насмешливо заметил оборвыш и лихо плюнул сквозь зубы.
— Ты знаешь, почему твоего
— Нет, — тихо произнес Викеша.
— Ну так я тебе скажу… Бывал на пасеке?
— У нас своя есть. Шесть ульев стоит.
— Ну вот. Видал наподобие шмеля такую тварь? Она в земле больше живет. Завидит пчелу и убивает ее жалом. Потом высасывает из нее мед. Понял теперь? — Сема покрутил пальцем возле носа Викеши. — Понимать тут надо, что люди говорят… В бабки будешь с нами играть?
Викеша покосился на раскрытые окна управы. Оттуда доносились просящие голоса мужиков и баб, сердитый голос деда:
— В острог посажу! — И, тяжело вздохнув, он тихо сказал:
— Буду, только у меня бабок нет.
— А деньги? — бойко спросил Сема.
— Есть десять копеек.
— Давай сюда, — оборвыш заложил серебряную монету за щеку и начал отсчитывать бабки.
За игрой время пролетело незаметно, и когда с крыльца управы раздался голос деда:
— Едем! — Викеша неохотно простился с ребятами.
Дорогой он спросил:
— Дедушка, а почему тебя называют Пчелиным Волком?
Старик круто повернулся на сиденье.
— Кто называл?
— Семка, один мальчик, с которым я играл в бабки…
— Твой Семка — дурак, — дед нервно потеребил свою бороденку. — Не надо было тебе с шельмецами связываться. А об этом Семке я разузнаю, кто его родители.
Викеша жалел, что нечаянно подвел Сему, и чтобы исправить положение, сказал уверенно:
— В Долгой все так думают.
— А ты откуда знаешь?
— Ребята сказывали.
— Твоих ребят выпороть надо, и тебя заодно, чтоб не слушал разную брехню. — Дед сердито задергал вожжами. Всю дорогу он сидел нахохлившись, как старая птица.
Дня через два после поездки в Долгое старик явился откуда-то пьяным. В большом булыгинском доме все притихли. В хмелю дед часто буянил. Больше всего доставалось младшему сыну Спиридону, тихому неловкому парню, который боялся отца, как огня. Так было и на этот раз.
— Эй, Спирька! — крикнул пьяный дед. — Студень ты трясучий. И в кого ты уродился такой — ни сено, ни солома! Ты возьми Степку, — говорил он про отца Викеши, — на дело мастак, умом не обижен, голыми руками его не возьмешь, в люди выйдет. А от тебя, дохлятина девки и те бегают. Женить олуха надо. Может, поумнеешь.
— Ваша воля, тятенька, — тихо ответил Спиридон, переминаясь с ноги на ногу.
— В Обаниной у кожевника дочь тебе выглядел, хотя и кособока, зато единственная наследница всему богатству.
— Воля ваша. — Спиридон еще ниже опустил голову.
— Воля ваша, воля ваша, — передразнил дед, — женю, и весь разговор.
Все в доме, кроме старика, знали, что Спиридон любил девушку из бедной семьи, знали, жалели его.
— Дарья! — крикнул старик снохе. — Где Викешка?
— На улице играет. — Мать Викеши спокойно вскинула серые, умные глаза на расходившегося старика.