Карабарчик
Шрифт:
— Булыгин!
Викеша уверенно подошел к карте двух полушарий.
— Покажи пустыню Сахару! — зло пробасил Павловский.
Викеша молча уставился на карту. Перед его испуганными глазами мелькали крупные буквы пустынь, гор, морей, крупных городов — и все это сливалось в одно зеленое пятно, из которого то и дело выползал полосатый тигр скандинавских стран.
— Ты не знаешь, где Сахара?!
Павловский схватил Викешу за шиворот и ткнул носом в карту.
— Вот она, вот она, Сахара! — гремел он. — Не знать этого может только идиот! На колени!
Красный
— Худяков!
Семка боком пробрался между партами и, пугливо озираясь на учителя, подошел к карте.
— Покажи Париж!
Рука Худякова протянулась к полушарию. Он долго водил по нему пальцем, бормоча про себя:
— Париж, Париж…
Наконец, уперся в Средиземное море.
Павловский сильным рывком отбросил Семку от карты.
— На колени!
И сам в изнеможении опустился на стул. Вытянув толстые, как бревна, ноги, учитель географии сидел насупившись. Не смея шелохнуться, замерли за партами ученики. Было слышно, как билась в стекло муха и с улицы доносился крик угольщика:
— Угли, угли, угли!
Скосив глаза на Павловского, Семка прошептал беззвучно:
— Погоди, я тебе дам, толстый боров, — и показал украдкой кулак.
На перемене Семка долго и таинственно нашептывал о чем-то Викеше.
— Значит, гвозди принесешь? — спросил он в заключение.
— Ладно, — кивнул тот головой.
— Только смотри, никому не болтай, — предупредил Семка.
— Не-ет, что я маленький, что ли?
Вечером Викеша открыл дверь малухи, где жил Ваня-Колесо, и огляделся. Никого не было. Он быстро подбежал к лавке, выдвинул из-под нее ящик с гвоздями и положил несколько штук в карман. Потом задвинул обратно, сел на пол и задумался… «А если кто узнает? Из школы могут исключить…»
Викеша запустил руку в карман, нащупал гвозди, хотел их выложить обратно. Но в это время скрипнула дверь и на пороге показался Ваня-Колесо.
— Ты что здесь делаешь?
— Так, просто зашел, — смущенно ответил мальчик и, пробравшись боком мимо работника, торопливо вышел из малухи. Гвозди он спрятал под тюфяк и, ложась спать, успокоил себя мыслью, что никто никогда не узнает. Утром он передал гвозди своему другу.
Ребята знали, что перед большой переменой Павловский дает урок географии в пятом классе, а затем уходит домой. Глубокие калоши он имел привычку ставить у порога учительской носками к выходу.
Урок словесности Викеша слушал рассеянно, изредка поглядывая на ерзавшего от нетерпения Худякова.
Наконец, не выдержав, Семка подтолкнул локтем Викешу и поднялся на ноги.
— Степан Тимофеевич, — обратился он к учителю, — разрешите выйти из класса, у меня живот болит.
— Иди, — кивнул тот
Викеша сидел как на иголках. Из учительской доносился слабый стук молотка, и при каждом ударе сердце замирало от страха: «А вдруг Семку накроют?»
Вскоре стук прекратился, и, придерживая одной рукой живот, скорчив страдальческую рожу, в класс вошел Семка.
Урок словесности для Викеши и Семки тянулся утомительно долго, и, как только послышался звонок, они, расталкивая ребят, кинулись к открытым дверям учительской и спрятались за косяк. Прошла Евгения Ивановна с классным журналом под мышкой; за ней показался законоучитель отец Александр, потом прошмыгнули два молодых педагога, и, наконец, важно шагая, выпятив толстый живот, появился Павловский.
В большом полутемном вестибюле слышалась шумная возня ребят. Викеша и Семка, не спуская глаз с учительской, ждали, когда Павловский станет одеваться. Разговаривая со своими коллегами, учитель географии сунул ноги в калоши и, сделав попытку шагнуть, неожиданно упал. Полы его пальто взметнулись и накрыли с головой хозяина. Калоши оказались прочно прибитыми к полу. Викеша с Семкой, отпрянув от дверей учительской, смешались с толпой ребят.
Розыски виновных ни к чему не привели. Когда наступила очередь Викеши идти в учительскую, он немного перетрусил, но вида не подал: «Все равно не выдам Семку». Правда, ему было стыдно за свой поступок, он дня два старался не встречаться с Худяковым. Семка же был по-прежнему весел и к своей проделке отнесся беззаботно.
— Пускай за уши не дерет да в угол не ставит, — говорил он Викеше, шагая с ним после уроков по людной улице.
— Я тоже его не люблю, — согласился Викеша, — но получилось как-то нехорошо.
— Поплачь… Неженка… — презрительно протянул Семка и, не простившись, свернул в переулок.
Викеша постоял в раздумье и, вздохнув, направился домой.
Случай с учителем Павловским не выходил у него из головы. Он чувствовал, что поступил плохо. «Не надо было этого делать, не надо!» Но тут же оправдывал себя: «Семка — друг мне, не раз выручал от старшеклассников, когда они лезли в драку. Да и учитель пускай не ставит на колени. Урок-то ведь я знал, только немножко перетрусил от крика. Правда, один раз Семка меня крепко подвел. Но я сам виноват, что не выучил молитву», — мысли мальчика перенеслись на урок закона божьего. Тогда отец Александр болел, и его заменял отец Виталий. Быстрой походкой он вошел в класс. Ребята уже знали крутой нрав отца Виталия и, поднявшись при его появлении, замерли.
— Садитесь, — коротко бросил священник. Оседлав нос очками в золотой оправе, он блеснул стеклами и стал молча прохаживаться между партами.
— Булыгин! — прозвучал его резкий голос. — Повтори утреннюю молитву.
Викеша ее не выучил, но хорошо помнил первые слова и начал бойко:
— От сна восстав, прибегаю… — скосив глаза на соседа, он ждал подсказки.
— К рукомойнику, — прошептал в кулак Семка.
— От сна восстав, прибегаю к рукомойнику, — повторил машинально Викеша.