Карамель. Новый Мир
Шрифт:
– Карамель? – броско зовёт служащая.
Моментально прихожу в себя и переспрашиваю:
– Что ты сказала?
– «Мисс Голдман», только это, – и Миринда услужливо склоняет голову. Неужели показалось? – Кажется, вы в своих мыслях, мисс Голдман. Набрать ванную или приготовить обед?
Обед. Я забыла пообедать – как всегда поступаю после уроков – в Академии. Это плохо. Это плохо? Я никогда и ничего не забываю. Всегда поступаю одинаково. Что происходит? Это мелочный пункт, но он подбивает ноги
– Если желаете отдохнуть, я могу добавить расслабляющих
Отказываюсь. Говорю, что скоро встречаюсь с Ирис на Золотом Кольце. Я забыла про обед, подумаешь. Ничего страшного. Ничего страшного? Или с крохотного пробела всё и начинается? Я не больна? Не становлюсь девиантной? Я нарушаю привычный порядок вещей, разве то допустимо? Что происходит? Виной тому мысли о Ромео? Наша словесная перепалка? Мы поссорились? Нет, Карамель, не говори так. Между тобой и твоим партнёром нет никаких конфликтов и причин для разрыва тоже нет. Нет?
Поднимаю глаза на Миринду. Женщина ожидает, смотрит. В руках у неё голубое пальто. Велю служащей оставить меня, велю заниматься делами. Вот так должно быть. Всё и всегда должно происходить по заданной ранее схеме, по представленному заведомо алгоритму. Иначе – крах. Другое – отличительное – равно нарушению, а нарушение есть болезнь. Болезнь синонимична изгнанию, а нарушивший – изгою.
Вспомни, кто ты такая, Карамель Голдман.
…а я знала?
Вспомни.
Я никогда и никуда не тороплюсь, факт. Я хочу быть уверена в совершаемых действиях, хочу заранее видеть предполагаемый результат во избежание оплошностей и несостыковок. Нельзя ошибаться (даже позволять в мыслях, ведь идеальные люди не ошибаются), нельзя давать слабину, иначе маленькие погрешности приведут к абсолютному краху.
Замираю у зеркал в прихожей и приглаживаю рубашку – десятки отражений повторяют за мной. Зеркала изготавливались под заказ на издыхающем заводе; производство само по себе остановилось четверть века назад – благо, у управляющих были и есть – всегда – привилегии. И я бы хотела (хочу!), чтобы эта стабильность сохранялась после окончания Академии и на момент вступления на должность в Комитете Управляющих, я хочу купить собственную улицу со своим домом, я хочу зеркало в прихожей и уверенность в завтрашнем днем.
Захожу в ванную и, облокотившись о мраморную раковину, вымываю с рук учебную грязь, а из головы дурные мысли. Слышу, как капли стекают по трубам, а капельки пота спускаются по спине.
Я тону?
«Мы ваши Создатели!»
Задираю голову и уверенно повторяю:
– Мы будущее этого мира.
Поправляю пшеничные волосы и выключаю воду.
Мы Создатели и мы будущее мира. Мы есть Новый Мир. Мы есть прогресс. Без нас не может быть движения и развития, мы – Создатели: демиурги поколений и градостроители, вершители судеб и управляющие, мы есть закон, мы есть власть, мы есть будущее. Нельзя забывать, нельзя: это первая мысль при пробуждении и последняя перед сном:
– Мы – Создатели.
И я повторяю это как мантру каждую минуту своей жизни.
Выключаю воду и выхожу из ванной, зову отца и, пересекая арку, оказываюсь в гостиной.
– Отец, ты дома?
И сегодня он должен работать из кабинета. Его будняя неделя каждый раз начинается с двух дистанционных дней.
– Господин Голдман ушёл, мисс Голдман! – Следом за мной появляется служащая. – Вот-вот вернётся, мисс Голдман, сказал ненадолго.
– Если я захочу услышать тебя, Миринда, – оборачиваюсь и впираюсь взглядом в чёрное пятно около белоснежной стены, – обращусь лично. Понятно?
Женщина ощущает недовольство.
Прохожу в гостиную и веду пальцем по полкам и статуэткам в попытках найти малейший сор и придраться…чисто. Вот что случается, когда делаешь нечто выдуманное на ходу – сам себя ставишь в нелепое положение.
– Свободна, Миринда, – выждав ещё немного, говорю я и наблюдаю за уходящей.
Мимо белоснежных диванов шагаю к лестнице (перед ней узкая дверь, ведущая в комнату Миринды), сворачиваю и поднимаюсь по прозрачным ступеням. На втором этаже на меня смотрят семь дверей – три по левой стене (комната отца, комната матери, их общая спальня), три по правой стене (моя спальня, спальня сестры и свободная комната, в которой стоит маленькая кровать, кресло-капля и ночник в форме звезды), одна – распахнутая – в конце: ведёт в кабинет.
Вспоминаю, что оставила рюкзак в прихожей и книгу, соответственно, там. Ладно, верну позже…не думаю, что отец начнёт зудеть об утаенной вновь книге; полки тянутся от пола до потолка, все заполнены – бери любую. Возможно, Говард Голдман собрал все сохранившиеся до основания Нового Мира издания книг; он вложил так много средств в создание этой коллекции и гордился ею больше, нежели собственными детьми. По крайней мере, в интервью о личном пространстве Голдман нам с сестрой он уделил несколько минут, а книгам – несколько десятков. Пускай.
Смотрю на пустующее отцовское кресло, за которым во всю высоту стены тянется панорамное окно. Разве можно спокойно обращаться спиной к этому городу? Не устану тому поражаться, ведь Новый Мир требует своих Создателей, Новый Мир желает, чтобы взгляды живущих в нём людей были прикованы к его величию и только. И я смотрю на Новый Мир.
Дверь позади меня открывается.
Медленно поворачиваюсь на носках туфель и кладу руки на бёдра. Прищуриваясь, говорю:
– У тебя сегодня работа дома, я знаю. Куда ездил?
– Взаимно рад тебя видеть, Карамель, – пропустив вопрос (а, может, и ответив сполна) режет отец и проскальзывает мимо.
Его силуэт тонкий, руки и ноги длинные, пальцы паучьи.
Признаюсь, что видела сумасшедшего, но в ответ не получаю даже взгляда: отец спокойно раскладывает на рабочем столе принесённые бумаги и перебирает их по папкам.
Признаюсь, что разговаривала с сумасшедшим, на что отец вздыхает и, всё так же несмотря, бросает под нос словно скидывает с руки грязную перчатку: