Карамель
Шрифт:
— Думаю, на сегодня мы закончили.
Змеиный язык ударяется о белые зубы, а я смеюсь над ней, роняя:
— Ты — думаешь?
— С тобой так приятно дружить, Карамель, — кидает Ирис и обгоняет меня — идет впереди и ловит свет от мелькающих около посадочных мест фар автомобилей.
— А с тобой нет, — успеваю процедить сквозь зубы я, но подруга не слышит меня.
Или делает вид, что не слышит.
— Скоро новости, — замечает Ирис, глядя в сторону здания управляющих и огромных часов, парящих над ним.
Время около шести, и нам бы стоило до семи
Экран на здании управляющих переливается различными цветами; он так ярок на фоне постепенно темнеющего неба.
Я шагаю по мраморным плитам, каблуки ударяют и шаг за шагом, стук за стуком повторяют сердцебиение моего тела, я чувствую холодную волну, пробежавшую по спине и пересчитавшую мои позвонки: словно острые и холодные пальцы вдавили каждый и пустили пот по шее.
— Мы ваши Создатели!
Вторит голос, и я вижу перед собой воду. Не понимаю, что происходит… Я тону?
— Мы будущее этого мира!
Глубоко вдыхаю — пара секунд — и замираю — пара секунд.
— И если вы живете…
Вода наполняет легкие как сосуд, но чья-то дрогнувшая рука не останавливается, и жидкость льется через край, ощипывает меня и давит.
— … дышите нашим воздухом…
Барахтаюсь и пытаюсь всплыть, вскидываю руками кверху, но не могу более двигаться.
— … едите нашу пищу…
Я хочу закричать.
— … смотрите на наше небо…
Кричу!
— … знайте! без нас не было бы и вас.
Дыхание перехватывает: я ощущаю, как ледяная жидкость растекается внутри меня, охватывает органы и удушливо стискивает их в своих объятиях.
— Вы наши подчиненные, а мы Боги!
Все тело обливается жаром. Я чувствую, что вот-вот — и вспыхну; загорюсь, как спичка, которую в следующий миг потушат и избавятся от нее.
— Восхваляйте же своих Создателей!
Я резко открываю глаза.
Помню, что тонула; вода была ледяной, но все тело жгло — у меня не получается это объяснить.
Ирис внимательно наблюдает за мной на экране, ее дрожащие ледяные глаза замирают на бледном лице девочки из рекламы.
— Пора домой, — отвлекая и подругу и себя, говорю я.
Странное видение, которое раньше было просто сном преследует меня и путает мысли, вьется вокруг тела и стискивает в своих объятиях — но я не нуждаюсь в этом; хочу отречься, забыться, оставить все это.
Мы ловим автомобиль, и нас подвозят. Меня валит с ног появившаяся откуда-то усталость — она разливается по венам, и я ощущаю, как атрофируется конечности. Все, что мне бы сейчас хотелось — закрыться от серого Нового Мира, серых жителей серого Нового Мира и остаться наедине со своими мыслями — не менее серыми.
Я подхожу к дому, и из дверей выплывает Миринда. Пропуская меня, она шепчет:
— С возвращением, мисс Голдман.
Я оказываюсь в коридоре и, первым делом, примечаю идеально выбеленный ковер. Как служанке удалось вычистить ту грязь из ворса? От сломанной статуэтки также не осталось ни следа.
Пальто скидываю на плечи, с ног скидываю сапоги — они отлетают в пуф около зеркала на стене. Миринда принимает мою верхнюю одежду и раскланивается:
— Ваш ужин у вас в комнате, мисс Голдман. Ваша мать пожелала, чтобы вы ели сегодня у себя.
Ее голос дрожит, и этот страх разжигает во мне злобу — насколько она себя не уважает и насколько она распространяет заразу людей Южного района и непригодных для жизни в нашем доме, если трясется от страха? Синий отек у нее на плече отливает при повороте ее худого тела — лампа около дверей освещает женщину, когда она поднимает мою обувь и ставит ее аккуратно перед ковром.
— А я желаю, чтобы она оставила свой террор и пропала, — усмехаюсь я и направлюсь в ванную. — Как видишь, не всем желаниям суждено сбыться.
Пальто соскальзывает с плеч и приземляется на ковер.
— Ваш ужин перенести? — неуверенно спрашивает Миринда.
Я задумываюсь и пропускаю вопрос служанки мимо ушей.
— Что? Ты что-то сказала? — Я включаю воду и мылю руки, на прислугу не оборачиваюсь.
— Ваш ужин…
Не даю ей договорить:
— К черту! Люблю ужинать одна.
Люблю ужинать одна, потому что никто своим внешним видом не посмеет докучать мне.
— Это значит… — протягивает женщина, но слушать ее я больше не намерена.
— Это значит убирайся отсюда, идиотка, и подумай над сказанным мной.
Я огрызаюсь на нее и скалюсь, жду когда черная мышка пропадет, и ее грязные контуры тела не будут смущать белоснежный кафель ванной комнаты.
Я умываюсь, закрыв глаза, и слышу, как каблучки от тапок Миринды стучат по полу. Бумажное полотенце скатывается в сырых руках и оставляет на себе черные отметины; я швыряю его на дно раковины и выставляю руки перед к лицу ладонями — чернила струятся по коже как выпирающие вены, и я спешу их вытереть. Не понимаю, где так замаралась… Выхожу из ванной, иду к гостиной и, завернув в арку по правой стороне, оказываюсь на кухне. Отец и мать сидят за стеклянным столом друг напротив друга, сестра крутится на стуле у барной стойки с тетрадью — наверное, выполняет домашнее задание. Никто не обращает на меня внимания, но разговоры резко утекают как та черная грязь с рук вместе с водой. Я прохожу мимо них к следующей арке, из холодильника беру бутыль воды и проделываю путь обратно. Стоит только мне ступить в коридор — за пределы кухни; как голоса этих людей рассыпаются словно мазута с туфель. Я поднимаюсь к себе в комнату, но, прежде чем зайти, замираю.
— Миринда! — зову я служанку. — Миринда, подай мне сумку! — Она лежит в коридоре при входе — была там, когда я пришла со школы. — И отцовскую книгу, которую я кинула рядом! Быстрей, Миринда!
Я улыбаюсь сама себе и думаю о том, что это наименьшее из того, что они могут услышать и чем я могу броситься в них сейчас. Надавив на дверь, заплываю к себе — по выкрашенному в розовый цвет ковру и через тонкие занавески, тянущиеся поперек комнаты и делящие ее на спальную и рабочую зоны, я пробираюсь мимо двуспальной кровати к деревянному столу у окна, сажусь за него и включаю компьютер: изображение переводится на вспыхнувший в воздухе экран по правой стене.