Карамельные сны
Шрифт:
Он хлопнул еще полстакана и вдруг запел хоть и гнусавым, но не лишенным приятности баритоном:
В том саду, где мы с вами встретились, Ваш любимый куст хризантем расцвел, И в моей груди расцвело тогда Чувство яркой нежной любви…— Что это за песни вы нынче поете, дядя Толя? — поразилась я. Никогда я еще не видела своего старого боевого товарища поющим, да еще такие смешные бабские песни.
— Это теперь модно, про хризантемы, — пояснил дядя Толя. — В нашей, конечно, системе. И какие мастера поют! Муслим Магомаев разрыдался
Фольклорное пение звучало все громче и перешло уже в какое-то тоскливое завывание. Вот-вот оно должно было вырваться из стен кабинета. Здешние порядки я не знала — а вдруг за распевание арестантских песен работнику ГУИН дяде Толе грозило служебное взыскание? Нужно было срочно заводить какой-нибудь отвлеченный разговор.
— Дядя Толя! А вот скажи ты мне, арестанты ваши, или, как вы их называете, зэки, бегут из лагерей? Ну то есть я знаю, конечно, что бегут, однако как часто?
Караваев оживился. Видно было, что эта тема интересует его не меньше меня.
— А как же! Бегут, родимые, бегут, как тараканы от борной кислоты. И все время с выдумкой, все время с изюминкой! Прогресс, Женечка, он и на зоне идет семимильными шагами. Побеги все чаще бывают технически оформленные. Например, в одной из колоний зэки в промышленной зоне до чего додумались — сварили из остатков металлолома некий такой колокол. Под него залез жулик, и сверху все закидали ржавыми железяками. Потом это все вывезли за ворота как утиль… А еще был случай — в одной колонии заключенным разрешили разбить возле бараков маленький такой огородик, и столько мастеров выявилось по этому делу! Все сплошные мичуринцы! И никто из охраны не заметил, что со временем грядки не оседают, как им положено, а растут ввысь! Курганы! Потом спохватились, да поздно: оказывается, зэки вырыли подземный ход из спального помещения прямо за ворота. Лишнюю землю как раз и ссыпали на грядки, а что не вместилось — носили в «очко».
Но эти хоть сообща действовали, единой командой. А есть и другие случаи. Один зэк, осужденный на двадцать лет за серию убийств, умудрился вырыть вполне комфортный тоннель шириной метра полтора и длиной — двадцать два! И это при том, что из орудий труда у него были только алюминиевые ложка и тарелка. И обнаружили-то подкоп случайно. А всего он собирался прорыть ход в полкилометра — расстояние между камерой и забором за вышками с часовыми.
В другом месте арестанты обманули охранников, использовав самодельные чучела. Набили мешки соломой и положили на нары. А на стенах висели фотографии кинозвезд. Все думали — для красоты, оказалось — с практической целью: фотки эти отверстия в стене закрывали. Ночью арестанты вытащили бетонные блоки из двух стен, пролезли в отверстия, спрыгнули на крышу и перелезли через забор высотой двадцать пять метров с колючей проволокой, а оттуда — на железнодорожное полотно.
Один заключенный совершил побег из тюрьмы, спрятавшись в бильярдном столе, который благополучно пронесли мимо охранников. Самое смешное — это случилось всего спустя год после того, как другой осужденный сбежал из той же самой тюрьмы, спрятавшись в платяном шкафу. 19-летняя зэчка в пермской колонии вообще сбежала, спрятавшись в чемодане, который вынесла ее отбывшая свой срок сокамерница…
А сколько я могу тебе, Женечка, рассказать о всяких там самодельных планерах, мотодельтапланах, аэростатах и прочих вертолетах, на которых зэки в прямом смысле слова улетают через заборы! И знаешь, из чего такие планеры готовят? Легким движением руки из бензопилы «Дружба». Думаешь, шучу? Сходи в Музей криминалистики МВД, тебе там покажут
Вот какие у нас мастера бывают. А ты говоришь…
Я слушала с интересом. Но с еще большим интересом я посматривала на служебный телефон, который должен был вот-вот зазвонить и поведать мне о судьбе заключенного Иосифа Френкеля. Оставалось надеяться, что он не устроил себе побег, воспользовавшись ручкой от швейной машинки или подстаканником…
И телефон зазвонил. Дядя Толя поднял трубку и выслушал то, что ему сказали, суровея лицом. Затем медленно опустил трубку на рычаг и обернулся ко мне, твердо глядя в глаза:
— Женечка, я надеюсь, что этот человек тебе не родственник и добрый знакомый. Знаешь, всяко бывает. У меня очень неутешительные новости.
— Бежал?! — вскричала я.
— Нет, но… В общем… он погиб.
— Погиб?
— Да. Какая-то нелепая случайность, как раз из тех, над которыми так любят рыдать сами зэки… Все произошло год назад, даже меньше. Заключенному № 185/07 Иосифу Френкелю, отбывающему наказание в колонии под Иркутском, стало плохо, тюремный врач поставил диагноз — «гипертонический криз» и распорядился перевести его в лазарет. Той же ночью в лазарете произошло замыкание электропроводки, вспыхнул пожар… Крыша загорелась и рухнула. Восемь человек спасти не удалось. В том числе и твоего подопечного. После разбора завалов нашли только их обугленные останки… Мне очень жаль, Женечка. Иосифа Френкеля больше нет в живых…
Дядя Толя вздохнул и опрокинул в стакан остатки водки. Мне больше не предлагал.
— Не чокаясь, — сказал он своему отражению в столе. И выпил.
— Дядя Толя, а если нашли только обгоревшие останки — как их опознали?
Не отвечая, он пожал полными плечами, снова сел за стол, подпер голову рукой и затянул прежнее:
Опустел наш сад, вас давно уж нет, Я брожу один весь измученный. И невольные слезы катятся Пред увядшим кустом хризантем… Отцвели-иии-иии — ыыЫЫы……Кажется, он окончательно расчувствовался и заплакал. «Да, полковник Караваев, слаб ты стал на выпивку-то», — подумала я, закрывая за собой дверь. Дядю Толю так развезло от поллитровочки, что он даже не заметил моего ухода. А раньше, бывало, стыдил нас, салаг, когда мы отказывались пить какой-нибудь спирт из фляги, если его нечем было разбавить или, на худой конец, закусить: «С одной ранеткой в виде закусона, — говорил тогда дядя Толя, — три литра можно выпить и не поморщиться!»
Сдает наше старшее поколение…
Я вышла из здания управления и немного постояла на крыльце, несколько раз глубоко вдохнув сырой сентябрьский воздух, чтобы выветрились пары алкоголя. Как будто специально дождавшись, пока стану более или менее свободна, в кармане куртки зазвонил мобильник.
— Але?..
— Евгения Максимовна! — резанул ухо резкий крик. — О боже, Евгения Максимовна!
И глухие, переходящие в истерические всхлипы рыдания.
Я узнала голос старушки, матери Максима Гонопольского. Странно, что я узнала ее именно сразу — хотя этот рвущийся в рыданиях голос вовсе не был похож на вчерашний, спокойный, размеренный. Чувствуя, как в груди у меня зашевелился какой-то холодный зверек, я присела прямо на ступеньку каменного крыльца.