Карантин
Шрифт:
– Ты можешь оставаться с нами, сколько пожелаешь. Я не имею права и не хочу давить на тебя, просто знай, что тебе всегда будут рады. Решай сам.
– Спасибо, – поблагодарил я, глядя на вьющийся над кофе дымок. – Даниэль, как вы себя чувствуете?
– Все в порядке, не переживай.
Снова наступила тишина.
– Что тебя беспокоит? – спросил Боб. Вблизи было видно, что он страдает: по–настоящему, почти до слез. Наверное, вчерашний случай разбередил старые раны. Мне казалось, что он видит меня насквозь, читает, как раскрытую книгу – и форма глаз, их цвет были тут ни при чем. Может, он тоже кого–нибудь убил? И теперь узнавал себя во мне? Видел во мне больше, чем я осмеливался признаться самому себе?
– Поговори с нами. Мы выслушаем тебя, – сказал Даниэль.
Я кивнул, но не знал, как сделать признание, какие слова выбрать.
– Просто вчера…Вчерашняя драка напомнила мне о том, что я совершил…
– Мы все что–нибудь совершаем, – сказал Боб.
– Я имею в виду другое.
– Мы знаем, что ты имеешь в виду. – По тому, как Боб сказал это, я понял, что он действительно знает.
Но я по–прежнему не мог заставить себя произнести вслух страшные слова. И я заплакал, не в силах сдерживаться, но стараясь хотя бы не всхлипывать слишком громко. Боб взял у меня стакан. Я прислонился к нему, а он положил руку мне на голову – заботливо, осторожно. Несколько минут я ревел, а потом сделал глубокий вдох и взял себя в руки. Под ногами образовалось мокрое пятно от слез и соплей. Даниэль протянул мне салфетку.
Я поблагодарил его. Еще пять, а может, и десять минут мы просидели молча. Только мы и неукротимые стихии. А казалось, что прошло несколько часов, – так было хорошо и спокойно, будто вчера вечером ничего не случилось. Даниэль с Бобом налили себе еще по стакану кофе и терпеливо ждали, пока я решу, что мне хочется и что нужно рассказать.
– Я убил одного Охотника, – наконец сказал я, признаваясь не только им, но и себе. – Он шел ко мне, был совсем близко. Мне пришлось…пришлось…тогда казалось, что по–другому нельзя…
Я смотрел в пол сквозь расставленные трясущиеся пальцы рук – рук, которыми я убил человека. Боб кивнул.
– Мне казалось, что выбора нет. Но выбор всегда есть, правда? Он или я. Я выбрал и убил его, вот так.
– Бог готов простить каждого, кто ищет…
– Мне не нужно прощение. – Я вскинул глаза на Даниэля, и тут же мне стало стыдно за свой тон. Он не осуждал меня, не жалел, не сочувствовал: всего лишь понимал. Мне предстояло жить со своим поступком, помнить о нем, самому нести свою ношу. О некоторых вещах не стоит говорить вслух вне зависимости от того, веришь ты в Бога или нет. – Я…хотел, чтобы вы знали, что я переживаю. Каждый день думаю об этом. Вижу его лицо, слышу выстрелы. Не могу уснуть и думаю об этом человеке. Он преследует меня, потому что я совершил это, я и никто другой.
– Твои поступки в будущем помогут смыть с себя вину, – сказал Даниэль тихим, размеренным, совершенно будничным голосом, и сразу стало спокойнее. – Ты совершил злое дело и признал это. В будущем ты получишь шанс искупить свой грех, поэтому не нужно мучить себя день и ночь.
– Спасибо.
– Если мы признаем наши грехи перед Ним, – заговорил Боб, вероятнее всего повторяя слова, слышанные от Даниэля, и я не понял, относились они ко мне или к нему самому, да это и не имело значения, – Он сумеет простить нас, сделать лучше и чище.
Я кивнул, но не мог избавиться от чувства, что обманываю их Бога: я протянул руки за подношением, ожидая многого, только вот за что? Ведь я никогда ничего Ему не давал. А если я сейчас примкну к ним, то просто–напросто признаю поражение, разве нет? Может, я не просто был одиночкой: я хотел им быть?
– Сегодня я уйду. Нужно вернуться к девочкам, продумать, как мы будем выбираться из города.
Боб кивнул и посмотрел на небо.
– Погода портится. У тебя не получится много пройти.
Я встал, осмотрелся. Он был прав. Поднимался сильный штормовой ветер, рассветное небо потемнело, стало почти черным.
– Может, поедешь с нами? Подбросим тебя на пару кварталов.
– Вы поедете за продуктами?
Даниэль одобряюще посмотрел на Боба, и тот сказал:
– Мы планируем проверить кое–что, присоединяйся.
– Вы надолго?
– Нет. Обещаю, ты не пожалеешь о потраченном времени.
10
– Джесс, смотри внимательно, – сказал сидящий за рулем Боб.
Мне нравилось ехать в высокой, надежной машине. Боб взял в поездку дробовик, и от этого было еще спокойнее. Ветер поднялся такой, что в воздухе летали куски всякого мусора, то и дело попадая по кузову и по кабине.
Через четверть часа «Форд» затормозил возле церквушки. Боб заглушил мотор, но мы не стали сразу вылезать: еще какое–то время посидели внутри, наблюдая за улицей. Наконец, Боб решил:
– Все чисто, один снег кругом. Кто в такую погоду станет шататься по улицам?
Будто в подтверждение его слов ветер легко пронес по улице прямо перед нами огромную пластиковую корзину.
Я спросил Даниэля:
– Это ваша церковь?
– Нет, здесь служил мой друг, – ответил он, глядя на меня в зеркало заднего вида.
– Вы знаете, что с ним?
– Его больше нет с нами, – ровным голосом, констатируя факт, ответил проповедник.
Мы выбрались из машины. Ураганный ветер сбивал с ног. Кое–как, низко нагнувшись, мы пробирались за Бобом. Яркий свет мощных фонариков рассеял темноту внутри церкви.
– Я так понимаю, мы не за провизией приехали, – спросил я, следуя за Бобом и Даниэлем к алтарю.
– У нас более важное дело, – ответил второй.
– А для тебя, тем более, – усмехнувшись, добавил Боб.
Я старался не отставать. Даниэль уверенно вел нас за собой, и, спустившись на два десятка ступенек, мы оказались в сыром подвале, где, судя по звуку… текла вода?
Прямо посреди каменного пола бежала речка и, видимо, появилась она здесь не вчера, потому что уровень пола был почти на полметра выше уровня воды. Поток исчезал под стеной из грубого неотесанного камня.
– Священники любят рассказывать, – грустно произнес Даниэль, – что здесь отлично ловится рыба.
– Не может быть! – воскликнул я.