Карантин
Шрифт:
За ширмой стояло несколько каталок. На них лежали люди в бинтах, но, судя по всему, их состояние не было слишком тяжелым. Когда я засовывал руку в карман, Боб заметил, что сквозь перчатку у меня просочилась и капает на пол кровь. Даже среди такого количества раненых мне не хотелось показывать, что я в любой момент могу свалиться без сознания. А если мне одному, без чьей–либо поддержки придется доказывать этим людям, что настало время покинуть такое уютное и обустроенное «гнездышко»? Нет, нельзя поддаваться слабости. Я должен буду убедить их, что ради безопасности нужно большой группой уходить на север, ведь чем теплее район, тем хуже там ситуация. Нельзя дожидаться новых атак, нельзя дожидаться, пока Охотники станут еще сильнее и умнее.
– У нас есть врач. Нужно показать ему твою руку, – сказал Боб.
– Хирург, между прочим, – вмешался высокий, очень загорелый мужчина лет пятидесяти. Лицо, туго обтянутое кожей, казалось от загара красновато–коричневым, густые темные волосы были взлохмачены.
– Джесс, – представился я. Симпатичная девушка, которую я заметил, пока мы разгружали машину, что–то объясняла в дальнем конце комнаты троим малышам и смотрела на меня. Она была невысокая: ниже меня ростом, светло–каштановые волосы забраны в хвост: так обычно выглядят девчонки из команд поддержки.
Надев резиновые перчатки и разрезая ножницами пропитанную кровью перчатку у меня на руке, Том что–то спросил, но я прослушал.
– Что? – переспросил я, сжав зубы от боли: врач ощупывал и ковырял рану.
– Я спросил, планируешь ли ты остаться с нами?
– Я…ай!
Откуда–то появился Даниэль и пришел мне на выручку:
– Он побудет здесь, пока не уляжется буря, а там решит, что ему делать.
– Руку подлечим. Рану нужно промыть и наложить повязку. Сейчас найдем, кто им займется, – с этими словами он сунул мне в ладонь большой клок ваты, стащил резиновые перчатки, бросил их в корзину и отправился к другим пациентам.
– Не обращай внимания, ему нравится казаться значительным. Первое впечатление и все такое, понимаешь? – сказал Даниэль.
Я понимал.
– Ага, порядок.
– Пойдем, познакомлю тебя с ребятами. – Даниэль положил мне на плечо руку, а другой махнул Бобу, который снова снимал на камеру. Я пошел за Даниэлем: он, похоже, направлялся к той самой девушке, что я видел у ворот. Главное, не вести себя по–дурацки. Я вспомнил, как молол всякую чушь с Фелисити: но ведь это просто потому, что я обрадовался, встретив ее после стольких дней ожидания, да?
Что такого особенного в этой девушке? Да, она привлекательная – не поспоришь, но это еще не повод краснеть и смущаться. В конце–концов, я здесь не просто так: у меня были весомые причины сюда прийти, и моя главная задача, чтобы у обитателей Челси Пирс появились весомые причины отсюда уйти.
Мы с Даниэлем подошли к группе подростков: паренек лет тринадцати, очень похожая на него девочка такого же возраста и мальчишка – просто один–в–один Барт Симпсон из мультика.
– Познакомься, Пейжд, это Джесс. Прошу любить и жаловать. Пейдж – дочка Тома, – сказал Даниэль.
Я смотрел девушке прямо в глаза и не сразу сообразил, почему они приковали мое внимание. Дело было не только в красивом миндалевидном разрезе глаз и длинных черных ресницах: радужки оказались разных цветов – одна ярко–голубая, а другая зеленовато–коричневая.
– Ясно. – Черт! Почему ей обязательно нужно быть его дочерью? – Привет!
– Привет, – ответила Пейдж, рассматривая меня, как новую зверюшку в зоопарке.
– Пейдж, покажи Джессу, что у нас где, и определи ему место в столовой.
– Без проблем, – ответила она как–то чрезмерно радостно.
– Твой отец сказал, Джессу нужно подлечить руку.
– Я все сделаю, – без промедления согласилась девушка, все так же сияя улыбкой.
Даниэль похлопал меня по плечу и ушел на террасу, с которой открывался вид на пирс, теряющийся в черных водах туманного Гудзона. Боб снимал на камеру меня, Пейдж и тех, кто оказался рядом. Он немного подался вперед и стал брать нас крупным планом.
– Боб! Ну сколько можно! – возмутилась Пейдж, и «оператор» молча удалился искать новые объекты для съемки.
Девушка поставила на стол аптечку, открыла ее и села на стул передо мной.
– Сейчас промоем рану, – сказала она, беря мою кисть двумя руками.
– Хорошо.
Ладошки у нее оказались маленькими, нежными и очень холодными, даже ледяными. Пейжд была гораздо загорелее остальных обитателей Челси Пирс: почти такая же коричневая, как я после после жаркого австралийского солнца. Я вздрогнул, когда она взяла меня за руку: будто электрический разряд пробежал под тонкими, живыми пальцами, прикоснувшимися к запястью.
– Больно?
– Немного, – ответил я и залился краской. Буду думать о крикете. – Ты откуда?
– Из Лос–Анджелеса. – Пейдж промывала рану, то и дело смачивая кусок марли стерильной водой из пластикового медицинского флакона и вычищая ею мусор из глубокого разреза на ладони. А я смотрел и не мог насмотреться на ее лицо, кожу, глаза. Время от времени она задевала нервные окончания в ране и я вздрагивал.
– Сейчас будет щипать, – сказала она и брызнула на ладонь дезинфицирующим раствором.
– Уф! – выдохнул я от боли и даже обрадовался, что вырвался из–под влияния ее улыбки.
Пейдж заклеила мне пластырем ссадины возле запястья и туго забинтовала кисть, подложив под повязку порядочный клок ваты, потому что рана не переставала кровоточить.
– Готово, – сказала она.
– Спасибо.
– Как себя чувствуешь?
– Отлично! – Руки сильно болели, зато лежали в ее ладонях на ее коленях, а она смотрела мне в глаза. В глазах Пейдж читалось сомнение, но не ее собственное: отражалось мое.