Каратила – третий раунд
Шрифт:
– Давай, Степа, не менжуйся, подставляй свою фанеру, – довольно загудел он.
– Пусть теперь Каратила тебя вдарит.
Степа стянул через голову майку, явив присутствующим мощный торс атлета с тяжелыми плитами грудных мышц и четкими рельефными кубиками пресса, и приготовился принять ответный удар.
– Да, чтобы вырубить этого буйвола ударом в пузо или в грудак, его надо бить только кувалдой, – усмехнувшись покачал головой Ганс.
– Отвечаю стопудово, сейчас у них будет ничья.
Егор отошел на пару шагов от застывшего в ожидании Степы и, чуть согнув ноги в коленях, замер с опущенными руками. Его совершенно не пугали мощные мышцы десантника, потому что он прекрасно
– Т-хай!
Выждав, пока десантник начнет делать вдох, он, сильно оттолкнувшись правой ногой от пола, на подскоке нанес Степе быстрый и четкий прямой правой точно в солнечное сплетение. Степа, получив ничем с виду не примечательный удар, тут же согнулся и, обхватив свой живот обеими руками, свалился на пол, беззвучно разевая рот и безуспешно пытаясь вдохнуть.
– Красава Егор! Ганс, давай неси сюда свой лобешник, теперь настала моя пора фофаны отпускать, – обрадованный Витос от полноты чувств даже подпрыгнул на шконке.
Ганс расстроено поплелся к Витосу, который просто горел от нетерпения вернуть ему должок, а Егор присел на корточки рядом со Степой и тронул его рукой за плечо:
– Ну ты как? Все нормально?
– Все путем, – наконец просипел Степа, поднимаясь с пола, и поднял кверху большой палец правой руки.
– Классный у тебя удар, прошиб меня прямо насквозь. У нас в части так мог только один капитан, который был просто помешан на рукопашке.
На следующий день рано утром всех обитателей камеры, кроме Егора, забрали на этап, направлявшийся в Серпуховский СИЗО, а его самого, чуть ближе к обеду, перевели в общую камеру. В новую хату Егор зашел уже полностью упакованным арестантом: с собой у него были сумка с вещами, ложка, миска, кружка, подушка, а также толстое мохнатое одеяло, оставленное ему Геной. Когда за ним закрылась дверь и с глухим лязгом щелкнул замок, Егор быстро окинул взглядом все помещение и сдержанно поздоровался с обитателями. Новая камера была раза в три больше чем та, из которой его перевели. Это было полутемное квадратное помещение со стенами, окрашенными масляной краской, какого-то непонятного сине-зеленого цвета. Почти половину камеры занимали длинные, от стенки до стенки, деревянные нары. Нары были расположены прямо напротив входа, под окном, наглухо закрытым стальными жалюзи. На нарах в разных позах сидели и лежали арестанты, среди них были и совсем молодые парни и мужчины солидного возраста. Почти на всех лицах была какая-то печать безысходности и тупой покорности забросившей их сюда судьбе. Рядом с отхожим местом, прямо на бетонном полу, скорчившись в позе зародыша и обхватив руками голову, сидел чернявый худенький парнишка в стареньком поношенном костюме. Егор уже знал достаточно о тюремной жизни, чтобы определить в этом парнишке изгоя, вынужденного постоянно ютиться на пятачке возле очка. Кто это был – опущенный, чушкарь или зафаршмаченный – сразу не определишь, но одно Егор знал твердо: как бы ему ни было жаль несчастного, общаться с ним было категорически нельзя. Жесткие тюремные законы не знают снисхождения ни к подобным париям, ни к тем, кто осмелится с ними разделить еду, сигарету или даже просто пожмет им руку. Такие люди будут считаться законтаченными и в лучшем случае перейдут в «шерсть» или «перхоть» – то есть низшую категорию сидельцев. Всего в камере, вместе с сидящим на полу парнишкой, находилось человек пятнадцать.
– Ну здравствуй, здравствуй, коли не шутишь, – к Егору расхлябанной вихляющей походкой направился худой долговязый тип лет двадцати пяти в дорогом фирменном спортивном костюме с надписью «Puma». У подошедшего парня было очень
Немного позади этого типа, к которому Егор сразу почувствовал какую-то подсознательную неприязнь, угрюмыми тенями маячили два высоких парня. Оба они были одеты в весьма практичную для тюрьмы одежду – спортивные штаны и майки-безрукавки, из-под которых бугрились мышцами крепкие накачанные руки.
– Проходи, мил человек, пообщаемся, кто ты, что и откуда, – тонкогубый кивком головы указал Егору на свободное место на нарах.
Егор подошел к нарам, сел на них и, поставив сумку с вещами себе под ноги, спокойно посмотрел на обступивших его людей.
– А что тут особенно рассказывать? Звать меня Егором, задержали меня недели две назад в аэропорту, вот с тех пор нахожусь здесь в изоляторе. До этого я находился в двухместной и четырехместной хатах. Сегодня нашу хату раскидали, пацанов отправили на этап в Серпухов, а меня вот пока к вам определили. Да, кстати, не побрезгуйте, примите на общее благо.
Егор, как и учили, выложил часть своего богатства: пачку гранулированного чая, немного сахара и пачку сигарет «Прима». Он никогда не курил, но у него на всякий случай с собой был запас сигарет. Все это осталось еще от Гены и от ушедших на этап сокамерников.
– Я смотрю, ты пацан с понятиями, – важно кивнул головой тонкогубый, собрав выложенные продукты.
– В дом впервые зарулил?
– Да.
– А по какому делу?
– По сто шестьдесят третьей, – не стал вдаваться в подробности Егор.
– Меня прямо с самолета сняли, потому что я был в федеральном розыске.
– Да ты, оказывается, у нас важная птица. Сто шестьдесят третья, это что, мошенничество значит? – блеснул специфичными познаниями тонкогубый.
– Ну да, что-то вроде того, – кивнул в ответ Егор.
– А так по жизни ты кем был?
– В смысле? – не понял Егор
– Ну типа блатной, бандит, спортсмен, или так – дуриком сюда залетел?
– Ну, если в этом смысле – то, наверное, спортсмен, хотя сюда залетел действительно дуриком.
Тонкогубый благосклонно кивнул Егору.
– Ладно, понятно. Я Кизюм, смотрящий по этой хате, рядом со мной Грек и Толян. Спать будешь здесь, – Кизюм указал Егору на свободное место у стены.
– Если возникнут вопросы, обращайся.
– Хорошо, – Егор кивнул в ответ.
Весь этот день, до самого вечера, Егор осторожно приглядывался к своим соседям по хате. По тихим разговорам, ведущимся между несколькими группами сидельцев, он понял, что в основном здесь находились люди, задержанные за мелкие кражи. Пару человек попались на угонах автотранспорта, пожилой мужик с тупым лошадиным лицом был задержан за жестокое убийство собутыльника на своей собственной квартире, молодой пацан лет шестнадцати – подсел за грабеж в парке. Бесхитростные рассказы о том, кто на чем подзалетел, кого и где взяли, били на допросах или не били, помогали арестантам коротать медленно тянущееся время. Обстановка в хате была достаточно нервозной, остальные заключенные явно побаивались невзрачного с виду смотрящего и двух его «торпед», ходивших за ним словно тени.
Смотрящий этой хаты Кизюм подсел за уличный гоп-стоп. Причем, для него это была уже третья ходка, поэтому он считал себя опытным сидельцем и самостоятельно, без чьей-то санкции, взял на себя роль смотрящего по хате. Он по-хозяйски отгородил себе ширмой дальний от отхожего места угол нар, застелив его одеялами, и с момента прихода Егора в камеру почти все время сидел там, тихонько переговариваясь с двумя своими корешами. Оба качка,и Толян и Грек, на воле были рядовыми бойцами из второстепенных бандитских бригад.