Караул устал
Шрифт:
— В любом случае, факт выхода ваших книг лично вас ни к чему не обязывает. А деньги есть деньги. Они всегда нужны. В бурные годы — особенно. Гонорары вам будут переводиться по курсу на день перевода, а не на день подписания договора. Я, конечно, не прозорливец, но в ближайшие лет пять советский рубль будет куда более устойчивой валютой, нежели польский злотый. Но, разумеется, решать вам. Мы надеемся получить ответ до первого июня: у нас плановое хозяйство, и, если вы откажетесь, нам придется срочно искать другие варианты, — мне надоело уговаривать пана писателя. В конце концов, есть Кларк, есть Брэдбери, есть Азимов — это из зарубежных.
—
— Вы могли бы вызвать мне такси? — спросил я. — Мне нужно на вокзал.
— Вас подвезет Барбара, она как раз едет в центр.
Пока жена Лема собиралась, мы немного поговорили о том, о сём.
— Сможет ли автомат играть лучше, чем человек? В шахматы?
— Уже мог, автомат Кемпелена.
— Это же был трюк, не так ли?
— Как знать? Вдруг это в самом деле был играющий автомат, а историю с трюком придумали, чтобы замаскировать тайну? Что же касается электронно-вычислительных машин, то «Чижики» и «Фишеры» уже играют в силу приличного любителя. До мастера, конечно, пока далеко.
— А ваш советский… Ботвинник? Он ведь создал машину, способную играть, как мастер?
— Пока не создал. Пока только создаёт программу «Пионер». Движение — всё, цель — ничто. «Чижик» вызвал детище Ботвинника на поединок, но Михаил Моисеевич сказал, что «Пионер» — это Большая Наука, а «Чижик» — штучки-дрючки. И решил воздержаться.
— Мудро.
— Да. Лучшая схватка — та, которой не было.
Я не стал говорить, что продажи «Чижика» после того, как в газетах появилось сообщение об отказе Ботвинника выставить «Пионер» на матч, подскочили на сорок процентов. Если Ботвинник боится, значит, «Чижик» и «Фишер» сильнее. Незачем пану писателю об этом знать.
Пани Лем сказала, что она готова.
Готова, так готова.
Автомобиль Лема — «Полонез», ещё пахнущий внутри особым запахом нового автомобиля.
— Я водитель опытный, — успокоила меня пани Лем. — Это наша четвертая машина.
Однако! Хоть пешком иди!
— Предыдущие три были проданы в хорошем состоянии, ни одной не разбили, — продолжила пани Лем.
— Побольше бы таких водителей, — подал реплику я.
Разговор на сей раз шел на польском языке.
— У пана есть автомобиль? — продолжила разговор пани Лем.
— Есть. Попроще, для деревенских дорог.
— А, знаем, «козлик», у нас некоторые овощники такие покупают.
— Овощники?
— Те, кто выращивает овощи для рынка и магазинов.
— Да, овощи тоже перевозить можно, — согласился я.
— Пан Станислав немного болен, — сменила тему пани Лем. — Болен, и потому его часто одолевает меланхолия. Он примет ваше предложение.
— Очень на это надеюсь, — ответил я.
Путь от дома Лемов к вокзалу оказался вдвое короче, чем путь от вокзала к дому Лемов. Такое вот свойство у краковского пространства.
Я попрощался с пани Лем.
Времени до поезда было не слишком много, на экскурсию бы не хватило. Но и не слишком мало, чтобы просто сидеть на скамейке.
Пришлось купить карту города для туристов, найти на ней достопримечательности, и, выбрав ближайшие, дойти до них пешим путём. А потом — в маленький ресторан с незатейливым названием «Ресторан». Журек и бигос, всё очень мило.
Нет, Станислав Лем — большой писатель, у меня сомнений нет. Возможно, входит в тройку лучших, хотя писатели не свиньи, как их сравнивать? Это у свиней есть объективные критерии — вес, например. А писателей я могу оценивать
Так вот Лем — писатель из лучших.
Я-то думал с ним и о медицине поговорить, мы же оба врачи по образованию, думал даже автограф взять, недаром «Кибериаду» с собой вёз. И я ведь не мелкий функционер, я победитель Фишера, чемпион мира, автор опер. Но встретили меня кофием без сдобы и без сахара, и сразу расхотелось брать автограф. Выставили просителем, и выставили из дома. А я-то себя почти благодетелем мнил, какой, думал, щедрый договор привёз.
Девочки знают, как и сколько платили советские издательства пану писателю. Его и «Молодая Гвардия» издавала неоднократно. Так вот, предложенный сегодня гонорар Лему за лист больше обычного. Значительно больше. Учитывая, что в трёх томах листов во множестве, сумма выходила изрядная.
А он с кислой миной обещает подумать. Ага, ага.
Ведь возьмет деньги, наверняка возьмёт, ему же дом строить, ему же дом обставлять, ему же в доме жить. Так к чему эта фанаберия?
Разочаровался в коммунизме? Не нравится Советский Союз? Ну да, уплотнили семейство Лемов в тридцать девятом, было дело. Подселили чекиста, так ведь целых пять комнат оставили доктору Лему, папеньке молодого Станислава. Пять комнат! И не маленьких закутков, а полноразмерных, с высокими потолками и прочими буржуазными штучками.
А потом, в сорок первом, пришли немцы. Гетто, концлагеря, расстрелы, погромы.
И что? И пан писатель охотно публикуется в Германии. Это совсем другое, на германских издателей обиды у пана Лема нет. Что публикуется, я не осуждаю: его книги делают людей лучше (если, конечно, книги на это вообще способны), пусть и немцы припадут к источнику мудрости и гуманизма. Но зачем со мной-то так?
Издание его, безусловно, будет раскуплено влёт, Надежда считает, что даже тираж в триста тысяч разошелся бы без труда. Но мощностей на триста тысяч у нас нет. Сто пятьдесят тысяч — тоже хорошо. Решено, что «Вершины Фантастики» будут подписным изданием. И, если первого августа будет объявлена подписка, по условиям которой подписчики заплатят за первый том четыре рубля пятьдесят копеек (девочки говорили, что хорошая художественная книга не должна стоить дешевле поллитровки водки, и, кажется, убедили и Стельбова, и Суслова), к первому октября на счету издательства окажется более полумиллиона рублей. Из которых и будет выплачен аванс автору. Трехтомник выйдет в течение полутора лет, по полгода на том, и прибыль ожидается приличная. Экономика должна быть прибыльной — этот лозунг продвигает Стельбов, а «Молодая Гвардия» покажет, как лозунги воплощаются в жизнь, оборачиваясь полновесными рублями. Поэтому я сунул гордость во внутренний карман пиджака, и улыбался, вёл беседу с пани Лем.
Но обидно.
Да, он болен, но я с советами лезть не стал. Нет ничего бесполезнее, чем непрошеные врачебные советы, особенно когда они даются людям, тебе не близким.
Брежнев? А Брежнев для меня — и для большинства советских людей — был не чужим. Он воспринимался как родственник, возможно, дальний родственник, в крайнем случае — односельчанин. Но не чужой человек. Над ним подсмеивались, рассказывали анекдоты, но по-свойски, без злобы.
Потом Андропов. Ну, я ведь молодой медик, рвусь спасти всякого, попавшегося на пути. И опять же Андропов хоть уже и не односельчанин, но не чужой. Водителю автобуса же нужно помочь, иначе слетит в кювет, или в столб врежется.