Караван в Хиву
Шрифт:
– Смотри-ка, не ошибся приметами, – радовался Кононов, снимая с коня седло. – Именно здесь мы однажды подстерегли киргизских барымтников. Они угнали от форпоста наших коней и пустились плутать по степи, погоню со следа сбивали. Да не подумали, что могут быть ведомы и нам их тайные пристанища на Белосоленой реке. То-то перепугались, когда мы из-за кустов с огненным боем на них грянули!
Костер из нарезанных тальниковых веток разгорался неохотно. Герасим и Пахом уже несколько раз бегали за ложбину, к невытоптанным местам, и около зарослей
Последним к костру самарян подсел Кононов. Робкие сполохи огня высветили из тьмы его высокую фигуру, туго перетянутую кушаком, за которым торчали два пистоля. Данила понял: тревожится старый казак. Да и прочие не выпускают оружия из рук, при себе держат, не то что прежде было, когда шли вдоль Яика: могли положить и на тюки или оставить около верблюдов.
Из-за речки послышалось надрывное голодное завывание шакалов, которые в последние дни неотступно преследовали караван.
– Опять! – в сердцах вскрикнул Петр Чучалов. – Надо же этим тварям так гадко выть!
В светлое время их юркие стайки держались на приличном расстоянии, изредка мелькали в пожухлом разнотравии, перебегая из одного неглубокого суходола в другой. Зато в ночь подходили совсем близко, в надежде чем-нибудь поживиться.
Но караванщики зорко смотрели за конями, укрывали их внутри ночного бивака, а когда нахальное зверье забывало всякую осторожность, тишину ночи разрывал резкий выстрел, стремительно исчезали десятки зеленых мигающих огоньков. На некоторое время напуганные кони успокаивались, а потом вновь тревожно водили ушами, чуя близко хищников.
– А к утру погода прояснится, – неожиданно подумал вслух Григорий. И действительно, только теперь караванщики обратили внимание, что сырой северный ветер переменился на южный, потеплел, стал гораздо суше и приятнее для лица.
Данила поднялся, сказал Кононову:
– Пойду проверю караулы. Очень не нравится мне это обжитое место, не наспать бы лихой беды, иначе откинем лапти врозь.
Страшна ночь в чужой земле.
Григорий согласился, что место и в самом деле ненадежное, и добавил, что после полуночи будет обходить дозорцев сам, оберегая их от соблазнительного утреннего сна.
Когда Данила уходил в приречные заросли, слышал, как старый казак, сидя у огня, негромко, в раздумий, затянул песню о родном Яике:
Золочено у ЯикушкиЕго бело донышко,Серебряны у ЯикушкиЕго белые краешки,Жемчужны у ГорынычаЕго круты бережки…Данила проверил два раза казачьи посты и близко к полуночи прилег вздремнуть на тюках, подняв для бодрствования Кононова. Что-то тихо со сна проговорил Петр Чучалов, натягивая на голову теплый полушубок. Григорий полушепотом сказал в ответ:
– Не пугайся. Часом и мы не овцы. Собака вылизывает только открытый котел. Как говорят у нас: Бог не без милости, казак не без счастья. Спи спокойно, – и, неслышно ступая, ушел во тьму ночи, будто растворился в ней.
Со степи все заметнее, порывами, потянул теплый ветерок, согретый песками далеких, прокаленных с лета пустынь.
Под ласковый шелест этого ветра в голой кроне соседней старой ивы Данила задремал.
Проснулся от осторожного прикосновения чьей-то руки. Вскинулся с таким чувством, будто и не засыпал вовсе.
– Что такое? А? – Данила не сразу понял, чья это темная фигура склонилась над ним, закрывая темное небо.
– Проснись, старшина. Рассвет близок, – проговорил Кононов негромко, чтобы не разбудить рядом спавших работников. Родион уже сидел на тюке и усиленно протирал глаза, зато Иван Захаров бодро размахивал руками, чтобы прогнать остаток сна в теле: ему бивачная жизнь не в диковинку, долголетняя служба приучила быть на ногах ночь за полночь.
Узнав Кононова, Данила тут же успокоился, надел свалившуюся во сне мурмолку, передернул плечами. Невольно вырвалось:
– Бр-рр! Свежо как, – проверил за поясом пистоль, взял свое ружье. – Готов я, идем, Григорий.
Ивана Захарова и Родиона Михайлова Кононов направил к казакам вниз по течению, с собою взял Рукавкина. Молча разошлись.
Поверх реки густо, почти не отрываясь от воды, клубился туман: еле уловимое ночное дыхание южного ветра к утру и вовсе прекратилось. Над землей стояла удивительная первозданная тишина, и только неполная луна на небе, выглядывая из-за туч, напоминала, что мир жив, даже ночью.
Кононов повел Рукавкина вдоль кромки речного обрыва, песчаного и невысокого, сажени в две, не более. Та настороженность, с какой шел бывалый казак, невольно передалась и Даниле. Он шагал следом, стараясь не шуметь, мягко ставил ногу на землю, убедившись, что там нет ничего хрупкого. В абсолютном спокойствии, когда даже голодные шакалы – эти ночные мародеры степи – угомонились в своих временных убежищах, слышны были малейшие потрескивания веток под сапогами.
– Кто? – вдруг негромко раздалось чуть сбоку в густых темных кустах.
– Свои, Ерофей, – отозвался Кононов. – Тихо ли?
Из зарослей высунулся бородатый Ерофей, осмотрелся и полушепотом ответил, не переставая прислушиваться к тишине:
– Пока тихо, а нутро волнуется, неспокойно на душе. Место и природа уж больно пакостные: река, заросли и туман этот так некстати по кустам, ни зги не видно. Только ушами водим, как табунные жеребцы в ночном выпасе, – добавил Ерофей с улыбкой.
– Федор где?
– Правее, ближе к краю зарослей переполз. Он за степью доглядывает, чтобы оттуда не подкрались нехристи.