Карающий меч удовольствий
Шрифт:
Все, что я мог бы видеть, казалось маленьким и бесконечно отдаленным, масштабное сражение муравьев, в которое не была вовлечена ни одна индивидуальная личность — только общая масса. Крики и рев труб слабо доносились в неподвижном полуденном воздухе. От забитых людьми римских улиц поднимался дым готовящейся пищи, безразличный, как казалось, к происходящему сражению. Люди сновали туда-сюда по Эсквилину и у Коллинских ворот; высокие лестницы воздвигались, качались, падали и снова появлялись. Внезапно большая масса отрядов под щитами хлынула вперед под арку Эсквилина, словно вода, выливающаяся из канализационной трубы. Стена была взята, ворота открыты. Я отдал приказ своему трубачу, и длинная ожидающая колонна двинулась вперед за мной, в полной тишине,
Мы штормом пронеслись через Эсквилинские ворота, не встретив сопротивления, топот наших сапог эхом отзывался по каменным плитам. Мертвые тела лежали в водосточных канавах. Ливень плиток и камней приветствовал нас с крыш домов; один камень нанес мне сокрушительный удар по левому плечу. Разгневанный, я позвал своих лучников и приказал им стрелять зажженными стрелами в окна верхних этажей; эти хрупкие деревянные сооружения сгорят, словно стога сена. По мере того как мы прокладывали себе путь на базарную площадь Эсквилина, я услышал потрескивание огня сзади, и воздух наполнился плотным дымом.
Тут находилось сосредоточение сил сопротивления. Здесь Марий и Сульпиций с теми рекрутами, что они способны были поднять, отстаивали свой последний рубеж. Весь день продолжалось это ужасное сражение: первое заранее подготовленное сражение, которое когда-либо велось в пределах городских стен. В один момент действительно казалось, что нас вот-вот оттеснят назад к стенам; я выхватил знамя [96] у легионера, который держал его, и сам бросился в гущу боя.
Тогда Лукулл со своим легионом просочился через Субуру после продолжительного сражения на улицах под Капитолием, и наш бой закончился победой. Сторонники Мария рассеялись и разбежались по узким извилистым переулкам, ведущим от рыночной площади, наши люди преследовали их. Мы с Помпеем отправились к Форуму и объявили Рим на военном положении. Из домов выползли немногочисленные граждане, чтобы послушать декрет. Тогда мы посмотрели друг на друга и улыбнулись сквозь пот, грязь и кровь, засохшие на наших лицах. Консулы вернулись домой с триумфом.
96
Знамена — боевые значки римских легионов, изображения орла на длинном древке.
Всю ту ночь наши патрули курсировали по улицам, чтобы предотвратить панику, или бунт, или, естественно, безответственный грабеж нашими же отрядами. Мне не нужно было говорить, что обыкновенный бандит стал теперь хозяином в Риме. Трое ворвавшихся на винный склад были пойманы ранним вечером, и я велел их казнить прямо на самом Форуме. Их товарищи поняли намек. На каждом углу улицы горели костры часовых, а сами улицы отдавались эхом от шагов караульных. К полуночи все стихло.
Но мои главные враги спаслись бегством — ни Мария, ни Сульпиция найти не смогли. Однако на следующее утро один из рабов Сульпиция был тайно приведен ко мне. Я вернулся в свой дом и нашел Метеллу в безопасности; охранников, которые сопровождали раба, пригласили, к их некоторому замешательству, в нашу спальню. Раб спросил, правда ли я обещал свободу любому, кто скажет, где находится Сульпиций.
Я подтвердил, и тогда он назвал улицу и дом. Я подозвал капитана охраны и велел ему взять отряд и привести мне Сульпиция живым.
— А моя свобода? — спросил раб.
Я встал с кровати, все еще в моем ночном одеянии, и произнес ритуальные слова. Вызвали писца, чтобы написать свидетельство об освобождении на волю, и я его подписал.
— Никто не посмеет сказать, что я — человек несправедливый, — заметил я. — Обещал тебе свободу, и ты ее получил. А теперь я дам тебе урок лояльности.
— Я всегда предан тебе, мой господин.
Черные, жадные глаза бывшего раба с тревогой искали мой взгляд.
— Во-первых, ты должен быть предан своему господину. Ты должен был об этом подумать, прежде чем идти ко мне. Охрана, возьмите этого… этого свободного человека и бросьте его вниз с Тарпейской скалы [97] . Это послужит хорошим примером любому рабу, у которого возникнет соблазн пойти по его стопам. У нас в Риме и так достаточно предателей.
За своей спиной я услышал высокий сардонический смех Метеллы. Приятно иметь жену, которая ценит чувство юмора.
97
С Тарпейской скалы сбрасывались приговоренные к смерти.
Тем же утром я произнес на Форуме речь. К тому времени паника стихла, и римляне в своем вялом безразличии приготовились встретить нового правителя. Высоко на Ростре отрезанная и окровавленная голова Сульпиция пялилась выпученными глазами с шеста. Я бы с удовольствием воспользовался привилегией убить его собственными руками, но не стал выказывать своего недовольства рвением, которое опередило меня даже вопреки моему приказу. Во всяком случае, мертвый трибун представлял собой удобный наглядный пример, неопровержимое доказательство, что мои слова не расходятся с делом.
Я начал с того, что сообщил народу о грустном положении Республики, разрываемой так долго интригами демагогов, вынудивших меня на поступки, о которых я лично мог бы только сожалеть, но которых не мог избежать. Народ смотрел на голову Сульпиция и молчал. На сей раз меня уже никто не прерывал. Тогда я вкратце ознакомил их со своими чрезвычайными декретами. Все законы Сульпиция, поскольку они были приняты под угрозами и по принуждению, объявлены недействительными. С целью проверки деятельности безответственных трибунов ни одно предложение в будущем не будет поставлено перед народным собранием, если оно предварительно не одобрено сенатом. Списки избирателей, обладающих правом голоса, и способы голосования будут пересмотрены, чтобы должности магистратов в будущем не попали к известным бунтовщикам.
Тупые угрюмые лица смотрели на меня, пока я перечислял эти меры — конечно, неадекватные, но лучшие, что я мог сделать за такое короткое время. Я сознавал неудержимое чувство удовольствия и триумфа, пока смотрел на эту побежденную толпу. Они не стоили ничего — обыкновенные едоки, эгоистичные, жестокие, нерешительные и подкупленные, досужие лишь к простым ощущениям совокупления и пьянства, к мгновенным волнениям гонок или арены. Лошади и мулы голосовали бы с большей разумностью и честностью. Но когда мои ликторы разогнали их, а они покорно разбрелись, сопровождаемые звуками консульских труб, насмешливо дующих им в спины, я не питал никаких иллюзий, что с ними или с их предводителями покончено.
Теперь, наконец, реальная власть принадлежала мне. Однако теперь я, как никогда, не мог себе позволить наслаждаться удовольствиями, которые дает власть. Люди, завоевывающие власть так, как завоевал ее я, слишком склонны воображать себя с тех пор непобедимыми и непогрешимыми. Я был лишен подобных иллюзий.
По правде сказать, я прекрасно отдавал себе отчет в том, что мой авторитет в Риме почти полностью зиждется на моих легионах. Постоянная угроза их присутствия могла бы заткнуть рот оппозиции, но не могла уничтожить ее; и как только угроза минует, чего не удастся избежать, возникнет масса возможностей возобновить гражданскую войну. Хоть Сульпиций и мертв, но Марий очень даже жив. Он бежал из Рима, спасая свою шкуру, и, судя по слухам, скрывается где-то на юге. Я предложил щедрую награду за его поимку и официально объявил его вне закона — что означало, что его разрешалось убить на месте, но я не возлагал особой надежды на подобные методы. У Мария было слишком много друзей, его имя обладало почти магической силой, которую даже полное поражение не могло бы полностью затмить.